«Мне нравится, что Вы больны не мной….»

Марина Цветаева — Мне нравится, что вы больны не мной: Читать стих, текст стихотворения на РуСтих

Мне нравится, что вы больны не мной,
Мне нравится, что я больна не вами,
Что никогда тяжелый шар земной
Не уплывет под нашими ногами.
Мне нравится, что можно быть смешной —
Распущенной — и не играть словами,
И не краснеть удушливой волной,
Слегка соприкоснувшись рукавами.

Мне нравится еще, что вы при мне
Спокойно обнимаете другую,
Не прочите мне в адовом огне
Гореть за то, что я не вас целую.
Что имя нежное мое, мой нежный, не
Упоминаете ни днем, ни ночью — всуе…
Что никогда в церковной тишине
Не пропоют над нами: аллилуйя!

Спасибо вам и сердцем и рукой
За то, что вы меня — не зная сами! —
Так любите: за мой ночной покой,
За редкость встреч закатными часами,
За наши не-гулянья под луной,
За солнце, не у нас над головами,-
За то, что вы больны — увы! — не мной,
За то, что я больна — увы! — не вами!

Анализ стихотворения «Мне нравится, что вы больны не мной» Цветаевой

Марина Цветаева стала яркой представительницей поэзии Серебряного века. Ее удивительно чистые и проникновенные стихотворения вошли в золотой фонд русской литературы. Произведение «Мне нравится, что вы больны не мной» (1915 г.) стало невероятно популярным. Впоследствии оно было положено на музыку и превратилось в романс.

Долгое время литературоведы спорили о том, кому было посвящено это произведение. Тайну открыла сестра поэтессы, объяснив, что Цветаева посвятила стихотворение ее второму мужу – М. Минцу. Молодой человек познакомился сначала с младшей сестрой и под влиянием внезапного чувства сделал ей предложение. Появление Марины поразило его еще больше. Минц понял, что совершил ошибку. Будучи благородным человеком, он уже не мог нарушить данное обещание, но продолжал оказывать Марине всяческие знаки внимания. Это породило слухи о любовном треугольнике. Стихотворение «Мне нравится, что вы больны не мной» было направлено на пресечение этих слухов. Возможно, Марине льстило настойчивое ухаживание молодого человека, но она не могла пойти на то, чтобы разрушить счастье сестры.

Произведение построено на многочисленных отрицаниях. Яркие картины любовных отношений перечеркнуты отрицательными частицами. Без понимания реальной истории трудно понять чувства главных героев. Поэтесса сразу заявляет об отсутствии любви с обеих сторон и утверждает, что только рада этому. Она благодарна воображаемому собеседнику за «нелюбовь», за все то, что не свершилось. При этом странно звучит неожиданное обращение «мой нежный». Перечисление не случившихся событий приобретает глубоко личный сокровенный характер, высшей точки оно достигает в упоминании не произошедшего церковного венчания.

Сквозь это проступает легкая печаль от осознания непоправимости случившегося. Цветаева благодарна судьбе, что она распорядилась по-своему, но в ее душе остается любопытство к другому варианту жизненного пути. В финале это подчеркивается повторением восклицания «увы!».

Стих «Мне нравится, что вы больны не мной» раскрывает особую тему любовных отношений. В нем описаны возможные, но так и не случившиеся события. Судьба каждого человека уникальна и непредсказуема. Любая незначительная деталь, которая незаметна в настоящем, способна оказать решающее воздействие на будущее. Человек может буквально пройти мимо любви и лишь впоследствии осознать эту утрату.

«Мне не дают заработать своим на тюрьму!» – Weekend – Коммерсантъ

За два года, которые Марина Цветаева прожила в СССР после возвращения из эмиграции в 1939 году, она формально не подвергалась преследованиям за литературную деятельность. Ее, величайшего поэта и жену и мать арестованных по обвинению в шпионаже Сергея и Ариадны Эфрон, просто не стали печатать. Единственная попытка Цветаевой издать сборник стихов была пресечена внутренней рецензией Гослитиздата. Ей не позволили быть даже литературным поденщиком: предоставленная вначале возможность делать переводы была быстро отнята. Безработица и изоляция довели ее до отчаяния, нищеты, а в конечном итоге — до самоубийства

Из отзыва Корнелия Зелинского на сборник стихов Марины Цветаевой, предложенный к публикации в Гослитиздате
19 ноября 1940 года

Из всего сказанного ясно, что в данном своем виде книга М. Цветаевой не может быть издана Гослитиздатом. Все в ней (тон, словарь, круг интересов) чуждо нам и идет вразрез направлению советской поэзии как поэзии социалистического реализма. Из всей книги едва ли можно отобрать 5-6 стихотворений, достойных быть демонстрированными нашему читателю. И если издавать Цветаеву, то отбор стихов из всего написанного ею, вероятно, не должен быть поручаем автору. Худшей услугой ему было бы издание именно этой книги.

…не может быть издана…

Запись Марины Цветаевой на машинописи не принятого к печати сборника стихов
1940 год

P.S. Человек, смогший аттестовать такие стихи как формализм,— просто бессовестный. Это я говорю из будущего.

…направлению советской поэзии…

Из письма Марины Цветаевой Лаврентию Берии
23 декабря 1939 года

<…> 27-го августа — арест дочери. <…>

А вслед за дочерью арестовали — 10-го Октября 1939 г., ровно два года после его отъезда в Союз, день в день,— и моего мужа, совершенно больного и истерзанного ее бедой. <…>

После ареста мужа я осталась совсем без средств. Писатели устраивают мне ряд переводов с грузинского, французского и немецкого языков. <…>

…нашему читателю…

Из дневника Георгия Эфрона
27 августа 1940 года

Сегодня — наихудший день моей жизни — и годовщина Алиного ареста. Я зол, как чорт. Мне это положение ужасно надоело. Я не вижу исхода. <…> Мы написали телеграмму в Кремль, Сталину: «Помогите мне, я в отчаянном положении. Писательница Марина Цветаева». Я отправил тотчас же по почте. <…> Мы все сделали, что могли. Я уверен, что дело с телеграммой удастся. Говорят, что Сталин уже предоставлял комнаты и помогал много раз людям, которые к нему обращались. Увидим. Я на него очень надеюсь. <…> Наверное, когда Сталин получит телеграмму, то он вызовет или Фадеева, или Павленко и расспросит их о матери.

…идет вразрез…

Из письма Марины Цветаевой Вере Меркурьевой
31 августа 1940 года

Моя жизнь очень плохая. Моя нежизнь. <…> Обратилась к заместителю Фадеева — Павленко — очаровательный человек, вполне сочувствует, но дать ничего не может, у писателей в Москве нет ни метра, и я ему верю. <…> Обратилась в Литфонд, обещали помочь мне приискать комнату, но предупредили, что «писательнице с сыном» каждый сдающий предпочтет одинокого мужчину без готовки, стирки и т. д.— Где мне тягаться с одиноким мужчиной!

Словом, Москва меня не вмещает.

…отбор стихов…

Из записной книжки Марины Цветаевой
Сентябрь 1940 года

О себе. Меня все считают мужественной. Я не знаю человека робче себя. Боюсь — всего. Глаз, черноты, шага, а больше всего — себя, своей головы — если это голова — так преданно мне служившая в тетради и так убивающая меня — в жизни. Никто не видит — не знает,— что я год уже (приблизительно) ищу глазами — крюк, но его нет, п. ч. везде электричество. Никаких «люстр»… Я год примеряю — смерть. Все — уродливо и — страшно. Проглотить — мерзость, прыгнуть — враждебность, исконная отвратительность воды. Я не хочу пугать (посмертно), мне кажется, что я себя уже — посмертно — боюсь. Я не хочу — умереть, я хочу — не быть. Вздор. Пока я нужна… Но, Господи, как я мало, как я ничего не могу!

Доживать — дожевывать

Горькую полынь —

Сколько строк, миновавших! Ничего не записываю. С этим — кончено.

…услугой было бы…

Из черновика письма Марины Цветаевой Александру Фадееву
Не ранее 20 декабря 1940 года

Повторяю обе просьбы: спасти [мой архив и по возможности мой багаж] в первую голову — мой архив. Мое второе дело, связанное с первым,— моя литературная работа. Когда узнают, что у меня есть множество переводов Пушкина на французский <…> мне говорят: Предложите в Интернациональную литературу, это ее очень заинтересует — а что мне предложить? Восстановить из памяти все — невозможно.

То же со стихами, из которых, несомненно, многое бы подошло для печати. Без архива я человек — без рук и без голоса.

Из письма Александра Фадеева Марине Цветаевой
17 января 1941 года

Товарищ Цветаева!

В отношении Ваших архивов я постараюсь что-нибудь узнать, хотя это не так легко, принимая во внимание все обстоятельства дела. Во всяком случае, постараюсь что-нибудь сделать. Но достать Вам в Москве комнату абсолютно невозможно. У нас большая группа очень хороших писателей и поэтов, нуждающихся в жилплощади. И мы годами не можем им достать ни одного метра.

…из всего написанного…

Из черновой тетради Марины Цветаевой
26 декабря 1940 года

Но — как жить? Ведь я живу очередным переводом, вся, с Муром, с метро, с ежедневными хлебом и маслом. Я уже третий, нет — четвертый день ничего не покупаю,— едим запасы (ибо я — умница). Но — папиросы? И, вообще, — что это такое? В трудовой стране — с таким тружеником как я! …Пришла домой и плакала, а Мур ругался — на меня: я, де, не умею устраиваться и так далее…— словом обычная мужская справедливость: отместка за неудачу, нарушенный покой,— отместка потерпевшему.

<…> Одну секунду, в редакции, я чуть было — на самом краю! — не сказала, верней не произнесла уже говоримого: — Мне в пятницу нечего нести своим в тюрьму. Мне не дают заработать своим на тюрьму! Еле остановила. А когда-нибудь — не остановлю. Так еще, то есть таких пустых рук, ни разу не было, за все сроки 10-го и 27-го, всегда — было, а тут — пустые ладони.

…тон, словарь…

Из воспоминаний Анастасии Цветаевой
1971 год

Помню иронию, с какой рассказала мне Марина Ивановна об одном известном поэте, которого просили походатайствовать о ней в Союзе писателей. «М н е ходатайствовать о ней перед Союзом писателей? — патетически воскликнул поэт в «благородном» самоуничижении.— Это Марина Цветаева может ходатайствовать обо мне перед писательским миром!»

… круг интересов…

Из письма Марины Цветаевой Т. Имамутдинову
Около 18 августа 1941 года

Вам пишет писательница-переводчица Марина Цветаева. Я эвакуировалась с эшелоном Литфонда в город Елабугу на Каме. У меня к Вам есть письмо от и. о. директора Гослитиздата Чагина, в котором он просит принять деятельное участие в моем устройстве и использовать меня в качестве переводчика. Я не надеюсь на устройство в Елабуге, потому что кроме моей литературной профессии у меня нет никакой. <…> Очень и очень прошу Вас и через Вас Союз писателей сделать все возможное для моего устройства и работы в Казани. Со мной едет мой 16-летний сын. Надеюсь, что смогу быть очень полезной, как поэтическая переводчица.

…едва ли можно отобрать…

Из воспоминаний Лидии Чуковской
1981 год

Мы шли по набережной Камы. <…>

— Одному я рада,— сказала я, приостанавливаясь,— Ахматова сейчас не в Чистополе. Надеюсь, ей выпала другая карта. Здесь она непременно погибла бы.

— По-че-му? — раздельно и отчетливо выговорила Марина Ивановна.

— Потому, что не справиться бы ей со здешним бытом. Она ведь ничего не умеет, ровно ничего не может. Даже и в городском быту, даже и в мирное время.

Я увидела, как исказилось серое лицо у меня за плечом.

— А вы думаете, я — могу? — бешеным голосом выкрикнула Марина Ивановна.— Ахматова не может, а я, по-вашему, могу?

…и если издавать Цветаеву…

Записка Марины Цветаевой в Совет Литфонда
26 августа 1941 года

В Совет Литфонда.

Прошу принять меня на работу в качестве судомойки в открывающуюся столовую Литфонда.

М. Цветаева

…чуждо нам…

Из дневника Георгия Эфрона
30 августа 1941 года

Мое пребывание в Елабуге кажется мне нереальным, настоящим кошмаром. Главное — все время меняющиеся решения матери, это ужасно. И все-таки я надеюсь добиться школы. Стоит ли этого добиваться? По-моему, стоит.

…в данном своем виде…

Предсмертная записка Марины Цветаевой Георгию Эфрону
31 августа 1941 года

Мурлыга! Прости меня, но дальше было бы хуже. Я тяжело больна, это уже не я. Люблю тебя безумно. Пойми, что я больше не могла жить. Передай папе и Але — если увидишь — что любила их до последней минуты, и объясни, что попала в тупик.

…всего сказанного…

Из письма Бориса Пастернака Зинаиде Пастернак
10 сентября 1941 года

Вчера ночью Федин сказал мне, будто с собой покончила Марина. Я не хочу верить этому. Она где-то поблизости от вас, в Чистополе или Елабуге. Узнай, пожалуйста, и напиши мне (телеграммы идут дольше писем). Если это правда, то какой же это ужас! Позаботься тогда о ее мальчике, узнай, где он и что с ним. Какая вина на мне, если это так! Вот и говори после этого о «посторонних» заботах! Это никогда не простится мне. Последний год я перестал интересоваться ей. Она была на очень высоком счету в интеллигентном обществе и среди понимающих, входила в моду <…>. Так как стало очень лестно числиться ее лучшим другом, и по многим другим причинам, я отошел от нее и не навязывался ей, а в последний год как бы и совсем забыл. И вот тебе! Как это страшно.

Весь проект «Календарь литературных преследований»

«Я лежала на горе трупов, но не сдалась». Как выжили и как живут последние свидетели Холокоста

• Ольга Ившина
• Русская служба Би-би-си

27 января 2020

Это одни из последних свидетельниц Холокоста. Эти женщины, а тогда — маленькие девочки, выжили чудом. Но на этом их борьба не закончилась. Каждая из них нашла свой непростой путь, чтобы привыкнуть к мирной жизни и стать ее частью. А еще — найти силы рассказать свою историю. Хотя, даже спустя 75 лет, им все еще нелегко говорить.

Ева Сэпеши: «Хуже Освенцима может быть только одно — забыть, что он был».

Подпись к фото,

Ева Сэпеши родилась в Венгрии в 1932 году

87-летняя Ева Сэпеши крутится перед телекамерой, словно ребенок: «А эти бусы сюда подходят? А лучше с жилеткой или без?» Ей было 12 лет, когда она оказалась в концлагере Освенцим. На этом детство Евы закончилось, и сейчас она будто пытается наверстать упущенное.

Перед началом интервью она достает духи, брызгает на запястья и произносит: «Знаете, у моей мамы были замечательные духи в красивом флаконе. Ребенком я как-то достала флакон из шкафа, потому что мне хотелось пахнуть так же вкусно, как мама. И вдруг разбила его… Весь дом наполнился запахом духов.

Почему-то именно этот запах мерещился мне всю дорогу, пока нас везли в Освенцим. На самом деле в нашем вагоне стояла ужасная вонь. Испражняться ведь не выпускали. Кого-то тошнило. Но я не чувствовала ничего. Вместо ужасного запаха мне чудился аромат маминых духов».

Мимо газовой камеры

На Еве — бусы из жемчуга и яркий синий свитер, от волнения она чуть теребит рукав. Под этим рукавом — на тыльной стороне руки — татуировка «26877». Этот номер ей вытатуировали наутро после прибытия в Освенцим.

«После войны я часто припудривала татуировку или закрывала ее рукавом блузки. Но я никогда не хотела свести этот номер. Он принадлежит мне. Многим узникам набивали большие номера на внешней стороне руки, а у меня маленький. Мне повезло», — говорит Ева.

Автор фото, US Holocaust memorial museum

Подпись к фото,

Татуировки с номером делали всем узникам Освенцима — даже детям

70% процентов людей, привезенных в Освенцим, убивали в течение первых суток. Железнодорожные рельсы шли прямо до газовых камер. Людей выгружали из вагонов, кого-то отбирали для работы, а остальных тут же убивали.

Вагон, в котором ехала Ева, направили в барак, а селекцию назначили на следующее утро. Перед рассветом к девочке неожиданно подошла словацкая женщина, работавшая в Освенциме надзирателем.

«Сколько тебе лет? 12? Тебе 16, и не пробуй даже прикинуться младше!», — грозно сказала она.

Ева испугалась и растерялась, но когда на общем построении ее спросили о возрасте, она выпалила в ответ: «Шестнадцать». Это спасло ей жизнь.

Всех, кто был младше, отправили в газовые камеры, а Еву определили на работу в каменоломню.

Автор фото, Mondadori Portfolio

Подпись к фото,

По данным Нюрнбергского трибунала, в системе концлагерей Освенцим было истреблено до 4 млн человек

Звезда на всю жизнь

«К январю 1945 года я была уже очень-очень больна, и у меня абсолютно не осталось сил. А вокруг лежали мертвые или еле живые люди. Красная Армия была уже близко. Фашисты отступали и уводили с собой всех, кто еще мог стоять на ногах. У них был приказ пристрелить тех, кто оставался в Освенциме, чтобы некому было рассказать, что они там творили», — вспоминает Сэпеши.

Ева тогда постоянно теряла сознание и была на грани смерти. На нее решили не тратить патроны.

Автор фото, US Holocaust memorial museum

Подпись к фото,

Советские солдаты освободили концлагерь Освенцим 27 января 1945 года и спасли 7000 уцелевших узников. За жизнь каждого из освобожденных потом еще долго боролись врачи

«В какой-то момент я очнулась и поняла, что лежу на горе трупов. У меня абсолютно не было сил, но я не хотела сдаваться. Я что-то промычала, ко мне подошел человек и накормил меня снегом. Мне так помог этот снег! Когда я снова открыла глаза, я увидела перед собой русского солдата в такой красивейшей меховой шапке. На ней была красная звезда. Он мне улыбнулся… И я была так счастлива тому человеческому теплу, которое излучало его лицо. Это вернуло меня к жизни. Я всегда буду помнить его», — добавляет Ева, улыбаясь.

Для просмотра этого контента вам надо включить JavaScript или использовать другой браузер

Подпись к видео,

Холокост. Последние свидетели

Задавить все

«Я смогла жить дальше после войны, потому что все в себе подавила. Я старалась не думать, что происходило со мной в прошлом, построить новую жизнь. И я все подавила, запихнула вглубь души. Но это нельзя навечно спрятать», — вздыхает Ева.

Она рассказывает, как после концлагеря заново училась ходить, как трудно было снова сесть за школьную парту и как она искала и находила в себе силы, чтобы жить дальше.

Автор фото, Photo by -/AFP via Getty Images

Подпись к фото,

Более 40 000 концлагерей и гетто создали нацисты на территории Европы (по данным исследования Американского мемориального музея Холокоста)

«Многие из тех, кто сдался, будучи в Освенциме, не выжили. Когда сдаешься и говоришь, что больше не можешь, наступает конец. Нужно себя заговорить, что ты все преодолеешь. И это помогает», — говорит Ева.

В 1951 году она встретила своего будущего мужа. Ева признается, что очень спешила создать семью: «Больше всего на свете я хотела иметь ребенка. Ведь я потеряла родителей, и так хотелось иметь близкого человека. Так появилась моя первая дочь Юдит».

Но как воспитывать маленького ребенка, Ева, разлученная с родителями в десятилетнем возрасте, не знала: «Мама исчезла из моей жизни слишком рано. Мне не хватало ее любви, ее примера перед глазами, поэтому когда я сама стала матерью, это было непросто. Иногда я просто не знала, как себя вести».

Подпись к фото,

После войны Еве удалось отыскать лишь одну уцелевшую фотографию своей мамы. Лишь в 2016 году Ева узнала, что ее мать и младший брат тоже были в Освенциме, но не выжили

В 1956 году Ева снова увидела советских солдат. Но на этот раз испытала от этой встречи совсем другие эмоции. В конце октября 1956 года СССР ввел войска в ее родной город Будапешт для подавления Венгерского восстания.

«С одной стороны, советские солдаты спасли жизнь мне и тысячам других узников фашистских концлагерей. С другой, я своими глазами видела, как советские солдаты утопили в крови венгерское восстание. И это сложно принять и совместить в голове. Но такая вот жизнь — разная. Но я все равно хорошо отношусь к русским», — добавляет она.

После подавления восстания семья Евы вынуждена была бежать из Венгрии. Они осели в Германии, где мужу Евы предложили работу.

50 лет после войны Ева молчала о пережитом в Освенциме: ее близкие знали об этом как о кратком факте из ее биографии — она никогда не рассказывала им о пережитом. Но в 1995 году режиссер Стивен Спилберг пригласил Еву приехать на место бывшего концлагеря. Тогда она впервые рассказала свою историю родным. Сегодня Ева много выступает перед школьниками. Говорит, в начале разговора многие бывают настроены скептически, но к середине беседы равнодушных обычно не остается.

«Когда я слышу, что Освенцим — это выдумка, я думаю: как же важно всем пережившим, и мне в том числе, доносить до следующих поколений, как все было на самом деле. Чтобы такое никогда больше не повторилось. Мой братик, моя мама — они не могут говорить. Всех, кого убили нацисты, лишили голоса, сделали немыми. А значит, рассказывать за них должны мы».

Тамар Драйфус: «Нужно время, чтобы воскресить в себе человека»

Подпись к фото,

Тамар Драйфус родилась в Литве в 1938 году

«Мне потребовалось много времени, чтобы научиться просто снова смотреть людям в глаза после войны», — говорит Тамар Драйфус и строго смотрит поверх очков.

Кажется, к своему рассказу она подготовилась основательно. Тамар достает из сумочки несколько старых фотографий, четки, молитвенник, с которыми она не расставалась во время войны, и айфон.

«Ой, а вы ж разбираетесь в технике, — скорее утвердительно говорит она. — Научите меня делать так, чтобы телефон лежал тихо и только жужжал?»

Фартовое платье и будка пса

«Еврейское гетто в Вильно создали в 1941-м. Мне тогда было чуть больше трех, но я четко помню многие вещи, особенно день, когда я в последний раз видела отца, — начинает Тамар. — Это было в 1943-м. В гетто пришли немцы, скомандовали всем выйти. Мы спрятались, но снаружи услышали приказ, что все мужчины должны выйти, иначе нас взорвут».

Отца Тамар вместе с другими мужчинами забрали на принудительные работы. Позже она узнала, что его убили.

Автор фото, UniversalImagesGroup

Подпись к фото,

По данным историков, гетто и концлагеря пережили только 6% евреев Литвы

К 1943 году в гетто Вильнюса истребили около 50 000 человек. Тамар и ее мать отправили в концлагерь. По пути они трижды пытались бежать. Первые две попытки провалились: за первую мать Тамар приговорили к 25 ударам плетьми. На третьем ударе женщина потеряла сознание. Несмотря на это, она верила, что лучше быть убитой при попытке бежать, чем безропотно принять происходящее. Во второй раз их снова поймали — но не убили. Мать Тамар ударили по голове, и она провела без сознания два дня.

«На последней пересылке нас отправили в душ. Слава богу, это был обычный душ. Все разделись. Мама нашла в куче одежды себе костюм, а мне — платье. Она даже повязала мне бантик, гордо подняла голову, и мы пошли», — вспоминает Тамар.

Хорошо одетые женщина с ребенком беспрепятственно прошли мимо всех охранников и вышли за ворота лагеря. Возможно, постовые подумали, что это семья одного из офицеров.

Подпись к фото,

Тамар (на снимке слева) с мамой и отчимом, конец 1940-х годов

После этого Тамар с матерью еще долго прятались от фашистов, переходя из деревни в деревню, от одного двора к другому. Однажды они три дня скрывались от облавы в будке сторожевого пса. Почему-то грозная собака не выдала своих неожиданных соседей и даже делилась с ними едой из своей миски: «Каждый раз, когда ему приносили еду, он не ел, а оставлял нам. Мама говорила, что люди хуже зверей, потому что зверь съест добычу, насытится и успокоится, а люди — нет. У людей не наступает насыщения, они всегда хотят больше».

«Когда мы скрывались, мама часто просила меня сидеть молча, чтобы я случайно нас не выдала. Поэтому когда война закончилась, я не сразу осознала, что все, теперь мы свободны. Это был долгий процесс. Чтобы воскресить в себе человека, нужно время», — говорит Тамар.

Но для нее борьба с фашизмом не закончилась ни в 1945-м, ни даже десять лет спустя. В 1959 году муж Тамар получил работу в Мюнхене, и она, хотя ужасно не хотела ехать в Германию, все же согласилась.

Подпись к фото,

В 1948 году Тамар поехала жить в Израиль. Там она отслужила в армии и встретила своего мужа Гарри

«Когда мы переехали [из Израиля], вокруг было еще полно нацистов. И было невыносимо постоянно видеть их, везде их встречать и знать, что они остались безнаказанными. Далеко не всех ведь осудили. Многие даже не раскаивались в содеянном. И смириться с этим было невероятно сложно».

Тамар с мужем не могли просто так смотреть на это — они начали помогать так называемым «охотникам за нацистами» — волонтерам, пытавшимся найти тех, кто остался безнаказанным после Второй мировой войны. Тамар и ее мужу удалось добиться наказания по меньшей мере для одного человека — бывшего шефа гестапо в Кельне.

Тамар признается: вернуться к нормальной жизни после войны ей помогли семья, друзья и книги.

Сейчас Тамар живет одна: ее муж умер несколько лет назад, а дети создали собственные семьи. Тамар внимательно следит за современной политикой: «Ультраправые снова приходят к власти по всему миру. И это меня очень настораживает. Люди снова не любят чужаков. Это отношение нужно менять. Людей надо принимать вне зависимости от их цвета кожи, вероисповедания и языка, на котором они говорят. Но за то, чтобы так было, нам предстоит еще побороться».

Многие дни Тамар расписаны почти по минутам: выступления перед школьниками, лекции в университетах и на конференциях, интервью на телевидении. Она надеется, что и современные ультраправые услышат ее выступления и несколько раз подумают, прежде чем «прятаться за своими броскими лозунгами».

«Я верю в нынешнюю молодежь. Между нами — десятки лет разницы, но мне кажется, мы понимаем друг друга. В конце концов, перед этими ребятами стоят те же вопросы, что и передо мной 60-70 лет назад, только в чуть менее радикальной формулировке. И я буду рада, если смогу помочь молодым найти ответы».

Мария Нейман: «Война научила доброте»

Подпись к фото,

Мария Нейман родилась в 1930 году в Беларуси

Уверенная и быстрая походка, накрашенные губы — глядя на Марию Нейман, трудно поверить, что ей 90 лет.

«Утром интервью с Би-би-си, а вечером пойду в кафе: мы каждые две недели там собираемся с ребятами. Сидим, делимся впечатлениями, обсуждаем что-то — иногда новости, но чаще книги. Очень люблю читать», — говорит Мария.

Erzael-cafe в центре Кельна — место встречи тех, кто прошел через Вторую мировую войну. Там Мария часто видит Тамар Драйфус. Войну собравшиеся вспоминают нечасто. Но все же некоторые истории первый, а иногда и единственный раз, прозвучали именно в этом кафе.

Пара обуви на деревянном ходу

Война для Марии началась 23 июня 1941 года, когда в Борисов (ныне территория Беларуси) пришли фашисты. Всех евреев тут же согнали в гетто.

«Мы рано вставали. Натягивали на себя все, что могли натянуть, и выходили на работу. Вкалывали до позднего вечера. Чистили улицу, таскали тяжести. Нас часто били. Причем обычно без особой причины», — вспоминает Мария. Ей тогда было десять лет.

Автор фото, Imagno

20 октября 1941 года гетто ликвидировали, за сутки расстреляв почти всех. По оценкам историков, спастись удалось лишь нескольким десяткам человек из более чем 7000 заключенных.

«Нам удалось с сестренкой спастись благодаря маме. Она сказала отцу спрятаться в погребе со старшими детьми. Мама захлопнула за нами крышку и закрыла ход половичком. Младшеньких мама оставила с собой наверху — боялась, что они могут плачем выдать нас, и тогда все погибнут. Через миг в дом вошли немцы и увели маму и наших младшеньких на расстрел».

Из погреба Мария, ее сестра Геня и отец не выходили двое суток. Все это время они слышали, как фашисты убивают жителей Борисова.

«Начинаю говорить об этом, — и даже сейчас у меня мороз по телу. Не отходят от меня эти переживания, живут в самом сердце. Никуда не деться. Но жить надо и говорить Богу спасибо за каждый прожитый день», — уверенно добавляет она.

Подпись к фото,

Мария (на обеих фотография справа) и ее младшая сестра Геня — одни из немногих, кто выжил после ликвидации гетто Борисова в 1943 году

После двух месяцев скитаний по окрестным деревням отец Марии ушел в партизаны. А девчонок определили в детдом.

«Прощаясь, отец сказал: верьте в Бога и верьте в людей. По этому завету я и живу по сей день. Всякое было, но всегда доводилось встретить людей, которые помогали мне, казалось бы, в безвыходной ситуации. Не каждому можно довериться. Но сердце всегда верно подсказывало, кому можно открыться».

Уже после войны Мария узнала, что ее отец погиб летом 1944-го года, чуть-чуть не дожив до освобождения Борисова.

«В детдоме было трудно. У нас была одна пара обуви на деревянном ходу. Мы там и тифом, и чем только не болели. А еще частые бомбежки. В отделении мальчиков погибли ребята. А нам повезло — под нашими окнами упала фугасная бомба, но не взорвалась».

После войны Мария вернулась в Борисов, окончила школу и поступила в кулинарный техникум. В один из осенних дней она встретила Дмитрия — парня, с которым они жили по соседству до начала немецкой оккупации. Через несколько месяцев молодые люди поженились. Дмитрий ушел из жизни рано — всего через несколько лет после свадьбы. Снова искать любовь Мария не захотела. Но пережитое не озлобило ее.

«Главный урок, который я вынесла из войны и всех испытаний, — о доброте. Доброта есть, и она сильнее зла. Я старалась и стараюсь быть доброй, и это дает мне силы».

«…Я был Вашим верным другом…» Цветаева и Слоним

Наступит день, когда ее творчество будет заново открыто
и оценено, и займет заслуженное место как один из самых
интересных поэтических документов эпохи.
М. Слоним

Марк Львович Слоним (1894–1976) – общественно-политический деятель, эсер (бывший член Учредительного собрания), публицист, литературный критик, переводчик, редактор. Родом он из Одессы, где окончил классическую гимназию, затем учился на историко-филологическом факультете Института высших наук во Флоренции (Италия). В 1914 г. вернулся в Россию и окончил романо-германское отделение Петроградского университета. В России, после Февральской революции, участвовал в политической борьбе (на стороне антибольшевистских сил), был избран в Учредительное собрание от Бессарабского избирательного округа по списку социал-революционеров. С весны 1918 г. – в Киеве, где редактировал эсеровскую газету, затем перебрался на Урал, вошел в комитет членов Учредительного собрания. Осенью 1918 г. Слоним – секретарь государственного совещания в Уфе. После прихода к власти А.В. Колчака и ареста видных деятелей эсеровской партии выехал через Японию в Европу. С 1919 г. – в эмиграции. Жил во Флоренции (где получил ученое звание доктора философии), в Берлине, с 1922 г. в Праге, с 1927 г. в Париже.

Но более всего он известен не как политик, а как редактор толстого ежемесячного журнала «политики и культуры» (сначала газета, потом еженедельник) «Воля России» (Прага, 1922–1932), в котором заведовал литературной частью. Вел отделы: литературный дневник, литературная хроника, обзор журналов. Журнал отвергал как большевизм, так и иллюзии о возможной реставрации прежнего режима в России.

М.Л. Слоним считал, что делить литературу на две половины – на эмигрантскую и русскую, советскую – неправильно, и рассматривал ее как единый, непрерывный процесс. Но будущее русской литературы, – полагал он, – за новым поколением писателей, а эмигрантские литераторы, пишущие по старинке, обречены на вымирание. Слоним ратовал за обновление тем и художественных средств выражения, а также за создание «новой русской литературы». Поэтому и печатал он в своем журнале многих молодых эмигрантских писателей и поэтов (Г. Газданов, А. Гингер, В. Варшавский, А. Ладинский, Б. Поплавский, Б. Сосинский и др.). Конечно, нельзя не отметить роль М.Л. Слонима как организатора и руководителя литературного объединения «Кочевье» (Париж, 1928–1939), также ориентированного на литературную эмигрантскую молодежь. В течение одиннадцати лет молодые начинающие писатели и поэты, и не только молодые, охотно посещали «четверги» в таверне Дюмениль на Монпарнасе. Деятельность объединения была лишена каких-либо партийных пристрастий. Проводились творческие вечера писателей, в том числе 10 апреля 1930 г. состоялся вечер М. Цветаевой.

С Цветаевой Слонима познакомил Андрей Белый в Берлине. «…Потом Марина Цветаева приехала в Прагу. Надо было печататься. А где печататься? Журнал “Воля России” был журналом эсеров. А она считалась белой». Слоним, что называется, вошел в положение, хотя, как он признавался, это было сопряжено с некоторыми проблемами: «В России я ее стихов никогда не читал, а узнал ее стихи в Берлине. Она дала свои стихи в “Волю России”, и я их напечатал, несмотря на протесты. Говорили – слишком трудно, в ее стихах ничего не понять! С 1922 до 1932 она печаталась очень много и регулярно».

В «Волю России» Цветаева передала стихотворение из цикла «Сугробы», пьесу «Приключение». Кстати, Слоним с большим интересом отнесся к этой цветаевской пьесе, ведь он сам переводил в это время книгу «Воспоминания Казановы» (вышла в 1923 г. в Берлине).

Журнал постоянно предоставлял Цветаевой свои страницы. Там были опубликованы «Поэма Воздуха», «Поэма Лестницы», «Полотерская», «Красный бычок», «Крысолов», очерки о Валерии Брюсове и Наталье Гончаровой, цикл «Маяковскому» и многое другое (всего напечатано 46 стихотворных и прозаических текстов). «Пока держалась “Воля России”, она печаталась. “Воля России” ей все время давала авансы, поддерживала ее. Это все было с 22-го по 32-й год. После закрытия “Воли России” не осталось возможности нигде печататься, и наступила настоящая нищета». Надо отметить, что все произведения Цветаевой публиковались в журнале в полном объеме и без каких-либо изъятий.

Слоним вспоминал отношение литературной общественности к Цветаевой в Праге: «Правые ее не приняли за то, что она печаталась в журнале “Воля России”, журнале эсеров, и за то, что, как они понимали, она была гораздо более революционной, чем те, кто прикрывался революционными лозунгами. То, что она совершила, именно и была та революция слова и духа, о которой забывают у нас на родине. А левые не прощали ей того, что она воспевала белую мечту».

Аарон Билис. Портрет Марины Цветаевой

«Теперь уже нельзя сказать: «Нам остается только имя!»
Аарону Львовичу Билису – на память о тяжком (для него!)
сеансе («смейтесь!», «смейтесь же!»)
Вечер 30-го мая 1931 г. Париж                   Марина Цветаева»

Слоним всячески защищал Цветаеву. Он считал ее «одной из лучших поэтесс», которая «является примечательным литературным явлением». Так он писал в рецензии на книгу Марины Цветаевой «Разлука».

В другой рецензии, на книгу «После России» (Дни. 1928, 17 июня), он отмечал: «Цветаева – своеобразный и большой поэт. Вместе с Пастернаком она, пожалуй, является наиболее яркой представительницей русской поэзии». Он подчеркивал, что «Цветаева всегда ищет в каждом слове его истинного, первоначального значения… Слово для нее всегда связано с его смысловой природой, и за сближениями речений и звуков чувствуется у нее всегда более трудное и сложное соединение понятий». Слоним, кстати, помогал и распространять этот сборник, который покупался с большим трудом.

Он поддерживал и «Поэму Горы», напечатанную в журнале «Версты». Тогда на нее обрушился град критики. Особенно постарались И. Бунин и З. Гиппиус (Антон Крайний). Крайне резко и с высокомерием высказались они и о направленности журнала, и о поэме «здешней великой» (слова Гиппиус. – Т. Г.)» Цветаевой, которая в «усердии своем» «перемахивает к довольно запредельным “новшествам”». Так же дерзко отвечал критикам Марк Слоним: «Конечно, Цветаева – мастер слова, но нет ничего неправильнее формального к ней подхода. <…> Многие жалуются, что не могут понять ее стихов: на самом деле они не хотят сделать известного напряжения, чтобы проследить за бегом мыслей, за переполненностью ее души – на высоте люди со слабыми легкими – задыхаются. Цветаева – новое». Новое – вот ключевое слово. Именно это и совпадало с концепцией журнала.

В 1927 г. в «Воле России» была помещена статья Слонима «Десять лет русской литературы», где он писал, что Цветаева «выросла в поэта “большого стиля”. <…> “Поэма Горы”, “Поэма Конца”, “Мóлодец”, “Разлука” – лучшее, что она написала за последние годы».

Аарон Билис. Портрет Марка Слонима

«Спасибо за то, что благодаря Вам
я увидел самого себя.      Марк Слоним»

В Праге Цветаева и Слоним стали не только редактором и автором, но и друзьями. Говорили даже (например, отец Александр Туринцев), что какое-то время Марк Слоним был влюблен «в нее и много ею занимался и ее поддерживал». Они действительно часто встречались, гуляли по Праге, сидели в многочисленных пражских кафе (Цветаева потом писала: «Я Праги совершенно не знаю. <…> Не была ни в одном музее, ни на одном концерте, – только в кафе со С<лонимом>. Зато, кажется, во всех»). Именно Слоним, гуляя с Цветаевой по Праге, обратил ее внимание на статую юноши под Карловым мостом. Через два дня Цветаева показала ему написанное в ту же ночь стихотворение «Пражский рыцарь».

Экономист и литератор Далмат Александрович Лутохин (1885–1942) оставил нам словесный портрет М.Л. Слонима того времени: «…молодой журналист, европейского вида, несколько тщедушный, очень изящный по внешности. Быстрый, лаконичный, пожалуй, официальный. В несколько слов решает вопрос – и погружается опять в рукописи».

Слоним так объяснял свои отношения с Цветаевой в этот период их жизни: в то время «…между нами завязалась настоящая дружба. <…> Она была старше меня (всего на два года. – Т. Г.). Я тогда был молод. Когда ей было трудно, она приходила ко мне. Я ей был настоящей опорой, человеком и другом, который мог помочь. Я очень старался облегчить ей жизнь».

Слоним знал и семью Цветаевой, он дарил игрушки Але, только что родившемуся Муру передал крестик и иконку от себя, а от редакции «Воли России» – детскую коляску. Правда, поблагодарила Цветаева за этот подарок весьма своеобразно, не Слониму лично сказала она добрые слова, а передала их ему через Анну Тескову: «Если увидите Слонима, передайте ему (сторонне, не от меня) мое восхищение: я не умею благодарить в упор, так же, как не умею, чтобы меня благодарили, – боюсь, что они все сочтут меня бесчувственной».

Очень много сделал Слоним для Цветаевой и ее семьи: именно он достал визу для переезда Цветаевой в Париж, устроил С.Я. Эфрона в 1925 г. в санаторий, познакомил Цветаеву с Н.С. Гончаровой, очерк о которой (полная версия, 2/3 для перевода на сербский) был напечатан в «Воле России» (№ 5–9 за 1929 г.), а также и с семьей Лебедевых, с которыми она очень подружилась, платил ей самые высокие гонорары, напечатал в «Воле России» статью Сергея Эфрона «Советская кинопромышленность» (1931), а потом и статью Цветаевой «О новой русской детской книге» (№ 5/6), которую отказались печатать в «Новой газете», в конце 1931 – начале 1932 г. «организовал нечто вроде комитета», собиравшего для Цветаевой деньги. Перечень этот можно продолжить…

Слоним понимал Цветаеву, ее трудную, изломанную обстоятельствами жизнь, и относился к ней очень нежно, называя ее «одна голая душа», подчеркивая тем и ее страдания, и одновременно ее женственность, «несмотря на мужской задор». Он служил своего рода «жилеткой», в которую можно поплакаться: Цветаева часто говорила с ним не только о литературе и искусстве, но и о чем-то личном (у обоих в это время были проблемы в делах сердечных). Зная об особенно трепетном отношении Цветаевой к Р.М. Рильке, Марк Львович с осторожностью сообщил ей о его смерти. Слоним пытался устроить ее французские переводы стихотворений Пушкина (хотя они ему не очень нравились), восторженно оценил «Новогоднее» (он должен был делать доклад на цветаевском вечере).

Но отношения с Цветаевой, несмотря на верную и долгую дружбу и помощь, складывались непросто.

 *  *   *

«Из многих людей – за многие годы – он мне самый близкий: по не-мужскому своему, не-женскому, третьего царства – облику… <…> И если бы не захватанность и не страшность этого слова … я бы просто сказала, что я его люблю», – так оценивала Цветаева Слонима. Она даже придумала ему замечательное домашнее прозвище – говорящее – «дорогой», но в тетради, однако, не без ехидства записала: «1 сентября 1929 г.: Слониму: – Почему у Вас такое звериное название?» Она жаловалась своей подруге О.Е. Колбасиной-Черновой, что они со Слонимом ссорились и мирились, но «расставались друзьями», правда «не без легкого скребения в сердце» (2 ноября 1924 г.). Тому же адресату несколькими днями позже она так отозвалась о Слониме: «На людях я его всегда защищаю и отношусь к нему с добротой, но есть что-то в этой доброте моей от моей высокой меры, а м<ожет> б<ыть> – просто от презрения». Действительно, однажды Цветаева публично защитила Слонима, резко осадив оскорбившего его недоброжелателя. Это случилось на докладе «Сталин и Гитлер», который прочитал Слоним.

Те шесть писем Цветаевой к Слониму (черновики, отрывки, которые сохранились в ее тетрадях, из полутораста, безвозвратно утерянных), полны упреков и претензий в его адрес, а также надежд на более близкие, глубокие отношения. Драматизм их отношений быстро нарастал. Коллизия заключалась в том, что Цветаевой, как всегда, хотелось подчинить человека себе целиком и полностью, превратить его в своего паладина, безропотно выполнявшего ее капризы. У него «всё важнее, всё нужнее, всё непреложнее меня: семья, дела, любовь». «…А я в Вашей жизни – душа <…> с душою Вы не считаетесь», – жаловалась она. «Дышите мной!» – требовала она от Слонима.

Но Марк Львович был человек самодостаточный, деловой, умный и весьма прагматичный, и на него не подействовала магия цветаевского обольщения. Марина Ивановна хотела, чтобы «ради нее» он «отказался от своей жизни, работы». «Это мог сделать только человек очень среднего калибра, а она такого бы презирала», – объяснял Слоним впоследствии. И, как всегда Цветаева это делала со своими друзьями, которых сначала возвеличивала, идеализировала, она и в этот раз попыталась развенчать созданный ею кумир: «Ему со мной дружить трудно, я не только хотела, а видела его большим. <…> Я о нем редко думаю, но когда думаю – всегда с жалостью, как о недостойно-больном, или больном, недостойном боли», – писала она в 1927 г. А.А. Тесковой.

Конфликт все более и более разрастался. Цветаева постоянно жаловалась на Слонима своим подругам в письмах (особенно Анне Тесковой). Она все время пыталась досадить Слониму, задеть, обидеть его. Однажды она решила Слонима разыграть, язвительно и недобро: «Пошлю ему на Новый Год тот стих… (“Как живется Вам…”). Пусть резнет по сердцу или хлестнет по самолюбию…» (письмо О.Е. Колбасиной-Черновой от 27 декабря 1924 г.).

Впоследствии Слоним вспоминал, что стихотворение «Попытка ревности» он первоначально принял как обращенное к нему, но потом понял, что адресатом был Родзевич и Марина специально послала ему это стихотворение, чтобы позлить его. «…Еще пуще ее обижало, что я не испытывал к ней ни страсти, ни безумной любви и вместо них мог предложить лишь преданность и привязанность, как товарищ и родной ей человек. <…> А я знал, что наши жизненные пути не совпадают, только порой скрещиваются, и что у нас обоих совершенно неодинаковые судьбы. Отсюда ее ошибочное мнение, будто я ее оттолкнул, более того, променял на ничтожных женщин, предпочел “труху гипсовую каррарскому мрамору” (так она писала в “Попытке ревности”)».

Цветаева постоянно обвиняла Слонима в самолюбии, бессердечии, необязательности, легкомыслии: то утверждала, что он якобы отказался купить у нее книгу «Романтика» (под таким названием Цветаева намеревалась издать сборник своих пьес), о которой Слоним позже говорил, что не давал такого обещания, то жаловалась на эсеров, и, в первую очередь, на Слонима, в том, что они не помогли ей продлить чешское пособие без прибытия в Прагу (они «для меня ничего не сделали»), хотя, как отмечает В.Ф. Булгаков, «именно благодаря представительству “эсеров” (особо влиятельной группы в Праге)» удалось решить этот вопрос (правда, стипендия была уменьшена наполовину), то упрекала в донжуанстве: «на что его хватает: влюбленность в очередную и хроническое кокетство с дочерью», то обвиняла в потере ящика с книгами («на нем мои буквы»), который, как она считала, «бросил» Марк Львович, несмотря на ее «горячие просьбы переслать», то в том, что он не приглашает ее в свою якобы роскошную виллу в Париже, и т.д., и т.п.

И как итог: «Он совершенно бездушный человек, бездушие беру не как порок, а как изъян (нé данное)».

Но об этих оценках своей личности Слоним тогда ничего не знал.

В 1927 г. Цветаева писала Тесковой: «В Праге мне было лучше… была обездоленная и благородная русская молодежь, добрая веселая и любящая семья Лебедевых, был Сло<ним> (отпал? отстал? – “тот поезд, на который все опаздывают” – я о поэте)». Слоним отвечал впоследствии: «…я никуда не опоздал, ибо <…> cразу оценил М<арину> И<вановну> – еще в 1922 году, несмотря на сопротивление моих коллег, начал ее усиленно печатать и до самого ее отъезда защищал и печатно, и устно, и помогал всем, чем мог».

Но в очередной раз Марина, скорее всего предполагая, что их дружба со Слонимом завершается, требует от Тесковой точного отчета о предстоящей лекции Слонима, посвященной ее, Цветаевой, творчеству (которая состоялась 11 февраля 1927 г. в Чешско-русской Едноте): «…запомните возможно точнее, ведь это вроде эпилога, нет, – некролога целой долгой дружбы. Мне хочется знать, хорошо ли он знает – чтó потерял?»

Слоним позднее защищался: «В феврале 27-го года, несмотря на большое личное горе, читал о ней лекцию в Едноте – и потому, что хотел говорить о ее творчестве, и потому, что моя оценка могла хоть косвенно повлиять на продление ее чешской субсидии». Марина была несправедлива к Марку Львовичу, ведь она знала, что он совсем недавно похоронил невесту Лариссу (так писали это имя в эмиграции. – Т. Г.) Бучковскую, погибшую в автокатастрофе. Он обвинил Марину в жестокосердии: «Она ни словом, ни письмом меня не попыталась поддержать в этот момент, один из самых страшных в моей жизни. Это – странная какая-то ее жестокость, холод, бесчувствие, соединенные с мстительностью. Годы прошли – очень для нее тяжелые, – прежде чем она убедилась, что не права, потому что моя дружба к ней не поколебалась».

Но Цветаева как будто этого не замечала, она считала Слонима человеком легкомысленным, не способным на большие и глубокие чувства. «Легкомысленной» она назвала и его книгу о Чехии «По золотой тропе»: «…очень поверхностна… на такую книгу нужна любовь, у него туризм».

Цветаева уже готовилась к отъезду в СССР, но точной даты не знала (все зависело от советских властей). Слоним уезжал из Парижа, поэтому понимал, что не сможет встретиться и попрощаться с Мариной Ивановной перед отъездом. Тогда 12 июля 1938 г. он написал ей «Письмо на прощание»:

«Дорогая М<арина>,

Я завтра уезжаю, и нам не удастся встретиться. Я не прощусь с Вами, не обниму, не поцелую – м<ожет> б<ыть> в последний раз. Увидимся ли мы и когда? И даже те скупые часы, какие были нам даны в эти последние годы – кажутся такой близостью по сравнению с провалом отъезда.

Хочется мне сказать Вам очень многое – о том, что Вы сами знаете и о чем мы не говорили. Я знаю всё дурное, что я причинил Вам. Знаю всё неправильное, что делал.

Но я хочу, чтобы одному Вы верили: в чем-то основном я не изменил Вам, и – несмотря на все мои поступки, или мое отсутствие – я был Вашим верным другом – и буду им всегда, до конца Вашей и моей жизни. Где бы Вы ни были, чтó бы Вы ни делали, знайте всегда, что можете на эту дружбу и эту верность рассчитывать… <…>

До свидания.

Обнимаю и целую Вас от всей души».

Но в 38-м Цветаева не уехала, и ее встреча со Слонимом состоялась в начале июня 1939 г. Марк Львович вспоминал, как Марина с сыном пришла к нему, чтобы попрощаться перед отъездом в СССР. Они долго беседовали, вспоминали Прагу, прогулки по городу, Цветаева читала отрывки из поэмы «Автобус». Спросила, может ли она оставить Слониму некоторые свои рукописи. Засиделись допоздна. «На площадке перед моей квартирой мы обнялись. Я от волнения не мог говорить ни слова и безмолвно смотрел, как М<арина> И<вановна> с сыном вошли в кабину лифта, как он двинулся, и лица их уплыли вниз – навсегда».

 *   *   *

 На этом, казалось бы, и была поставлена точка во взаимоотношениях Цветаевой и Слонима. Но много лет спустя Цветаева напомнила о себе, и не самым благородным образом.

В 1969 г. вышла в свет книга «Письма Анне Тесковой» под редакцией Вадима Морковина. Когда Слоним прочитал ее (хотя многие письма, в том числе и касающиеся его, печатались с большими купюрами), он был оскорблен высказываниями Цветаевой в его адрес в письмах к своей корреспондентке. В 1971 г. он передал исследовательнице творчества Цветаевой Веронике Константиновне Лосской текст, озаглавленный «Для будущих биографов Цветаевой. Июль 1970. Марк Слоним», с просьбой напечатать его лишь после его смерти. Здесь Слоним собрал весь «перечень взаимных болей, бед и обид» и дал ответы на «возмутительные пассажи» – так он назвал упреки Цветаевой в свой адрес.

На полях этой книги он сделал свои «горестные заметы». Среди многих несправедливых упреков самым возмутительным назвал историю с рукописью «Юношеские стихи». В письме к Тесковой от 18 ноября 1928 г. Цветаева просила своего адресата: «…необходимо во что бы то ни стало выцарапать у Марка Львовича мою рукопись “Юношеские стихи”. Писать ему – мне – бесполезно, либо не ответит, либо не сделает. <…> На Марка Львовича никакой надежды…» Слоним по этому поводу вспоминал: «Она дала мне их для “В<оли> Р<оссии>”, я ей сказал в 1927 году или в начале 28-го, что лучше их напечатать в “Последних новостях” или “Современных записках”, ибо нигде, как в “В<оле> Р<оссии>”, может она печатать свое новое, самое смелое. Я предпочитал то, что другие боялись печатать. И поэтому такая чушь, что я не отослал бы “Юношеских стихов” – да я в тот же день и с превеликим удовольствием это сделал бы, эта тетрадь мне как редактору была в тягость. Неужели она этого не понимала – несмотря на весь свой ум?»

Цветаева сетовала, что от «Перекопа» «даже “В<оля> Р<оссии>” отказалась – мягко, конечно, – не задевая, скорее отвела, чем отказалась». Слоним позднее рассказал об этой истории: «…в начале 1929 года М<арина> И<вановна> заканчивала свой “Перекоп” и дала мне прочесть эту “белогвардейскую поэму”, как она называла ее с усмешкой. <…> Я сказал, что если “Перекоп” нельзя устроить в другом журнале, мы можем его напечатать, ведь мы ни одной ее вещи не отвергли – но, честно говоря, сделаем это без особого энтузиазма». Не торопиться с изданием этой поэмы советовал и Сергей Яковлевич «и – редкий случай – она его послушалась».

Cледующее обвинение состояло в том, как мало внимания уделял Слоним ей, Цветаевой, на заседании «Кочевья» 7 апреля 1929 г., где он председательствовал: «Была и я – как гость. …справа блондинка, слева блондинка, обе к литературе непричастные. Не обмолвилась ни словом <…> впрочем, слово было: о гончаровской статье – два листа или полтора листа. Не усмотрите в этом обиды – только задумчивость». – Слоним после сказал в свое оправдание: «Как я мог разговаривать с ней на таком собрании – Бог ведает, а “Наталья Гончарова”, очерк был на 80 страниц, точнее 78 – пять листов».

7 августа 1929 г. Цветаева с гневом писала Тесковой о Слониме: «Его воспитанность часто накожная (ergo: ничтожная)… Но он не груб, ибо грубость – активность и страстность, либо: природа, дикарство, а в нем: ни активности (кроме как в политике или очередном романе) ни страстности (никогда!) и уж конечно – ни природы. Точно он не рожден, а сделан» – это по поводу того, что Слоним не предупредил, что окончание очерка о Гончаровой пойдет в следующем номере, ограничившись лишь записью об этом в журнале.

Несколькими месяцами ранее, 17 марта 1929 г., той же Тесковой Марина Ивановна сообщала свои впечатления о докладе Слонима о молодой зарубежной литературе: «Мысли М<арка> Л<ьвовича> часто остры, форма обща, все время переводит на настоящие слова. Те мысли – не теми словами». Доклад состоялся на литературном вечере объединения «Кочевье».

В 1928 г. Слоним переехал из Праги в Париж, где журнал приобрел себе типографию, названную Франко-славянской, и редакция частично перебралась туда. Однако доход от журнала был весьма недостаточен, и издание прекратило существование. Поэтому в 1931-м появилась «Новая газета. Двухнедельник литературы и искусства» (Париж; выпущено 5 номеров. Редактор Слоним), для которой Слоним попросил Цветаеву подготовить статью. «Написала о новой детской книге – там, в России, о ее богатстве, сказочном реализме (если хотите – почвенной фантастике), о ее несравненных преимуществах над дошкольной литературой моего детства и – эмиграции. (Все на цитатах.) <…> Нынче письмо: статьи взять не могут, п<отому> ч<то> де и в России есть плохие детские книжки.

Писала – даром», – жалуется Цветаева Тесковой.

«(NB! В статье, кстати, ни разу! “советская” – все время: русская, ни тени политики, которая в мою тему (до-школьный ребенок) и не входила).

Деньги, на к<ото>рые издается газета, явно эмигрантские. Напиши мне Слоним тáк, я бы смирилась (NB! Не стóю же я – эмигрантских тысяч!), тáк я – высокомерно и безмолвно отстраняюсь».

Как уже говорилось, статья была опубликована в том же году в «Воле России» № 5–6). Надо отметить, что Цветаева дважды участвовала в ответах на анкеты этой редакции писателям. Список цветаевских претензий к Слониму весьма длинен, здесь упомянуты лишь некоторые из них.

 Прочитав упреки Цветаевой в свой адрес, Слоним не затаил злобы, не стал мстить. В том же 1971 г. (вскоре после передачи им машинописи своего письма В.К. Лосской) Марк Львович написал воспоминания о Цветаевой, очень обстоятельные и добрые. И ни слова намека на причиненные ему Цветаевой обиды, хотя существовавшие между ними противоречия он не скрывал. Слоним считал Цветаеву большим поэтом, женщиной с трагической судьбой и очень хорошо понимал ее. Он всегда подчеркивал, что главной в их отношениях была дружба: «…Я был Вашим верным другом – и буду им всегда, до конца Вашей и моей жизни».

Пусть они останутся друзьями и в нашей памяти.

Татьяна Горькова

 ————-

Статья (с некоторыми изменениями) под названием «“Ему со мной дружить трудно…” (Марина Цветаева и Марк Слоним)» была опубликована в кн.: Вестник истории, литературы, искусства / Российская академия наук. Отд-ние ист.-фил. наук. Альм. Т. ХI. – М.: Собрание, 2016. [Под. ред. В.Л. Телицына].

Литература

Modern Russian Literature. New York, 1953. Цит. по кн.: // Цветаева в критике современников: В 2 ч. Ч. II. 1942–1987 годы. Обреченность на время / Сост. Л.А. Мнухин; подгот. текста, коммент. Л.А. Мнухина и Е.В. Толкачевой. – М.: Аграф, 2003.

Лосская В. Марина Цветаева в жизни. Воспоминания современников. М.: ПРОЗАиК, 2011.

Лутохин Д.А. Зарубежные пастыри. Минувшее. Ист. альм. 22. СПб.: Atheneum–Феникс, 1997.

Цветаева М. Письма к Анне Тесковой / Сост., подгот. текста, коммент. Л.А. Мнухина. – М.: Мемориальный Дом-музей Марины Цветаевой в Болшеве, 2008.

Письма Сергея Эфрона Евгению Недзельскому / Публ. Л.В. Зубовой. Примеч. Е.И. Лубянниковой, Л.В. Зубовой, Е.Б. Коркиной, Г.В. Ванечковой. – Abo/Turku, 1994.

Саакянц А. Марина Цветаева. Жизнь и творчество. – М.: Эллис Лак, 1997.

Слоним М. Рец.: Марина Цветаева. Разлука: Стихи. М.–Берлин: Геликон, 1922 // Марина Цветаева в критике современников: В 2 ч. Ч. I. 1910–1941 годы. Родство и чуждость / Сост., подгот. текста и коммент. Л.А. Мнухина; предисл., подгот. текста, коммент. Е.В. Толкачевой. – М.: Аграф, 2003.

Слоним М. О Марине Цветаевой. Из воспоминаний // Цветаева в воспоминаниях современников. Годы эмиграции / Сост., подгот. текста, вступ. статья, примеч. Л. Мнухина, Л. Турчинского. – М.: Аграф, 2002.

Цветаева М. Неизданное. Сводные тетради / Подгот. текста, предисл. и примеч. Е.Б. Коркиной и И.Д. Шевеленко. – М.: Эллис Лак, 1997.

Цветаева М. Письма 1924–1927 / Сост., подгот. текста, коммент. Л.А. Мнухина. – М.: Эллис Лак, 2013.

Цветаева М. Собр. соч.: В 7 т. Т. 4. Воспоминания о современниках. Дневниковая проза / Сост., подгот. текста, коммент. А.А. Саакянц, Л.А. Мнухина. – М.: Эллис Лак, 1994.

Цветаева М. Собр. соч.: В 7 т. Т. 6. Письма / Вступ. статья А.А. Саакянц. Сост., подгот. текста, коммент. Л.А. Мнухина. – М.: Эллис Лак, 1995.

Цветаева М. Собр. соч.: В 7 т. Т. 7. Письма / Сост., подгот. текста, коммент. Л.А. Мнухина. – М.: Эллис Лак, 1995.

Использованы архивные материалы Дома-музея Марины Цветаевой, а также материалы альбома: Русские портреты Аарона Билиса / Дом-музей М.И.Цветаевой в Болшеве. Дом-музей Марины Цветаевой (Москва). М.: Собрание, 2017.

Дмитрий Шеваров рассказывает историю «Баллады о прокуренном вагоне» — Российская газета

Баллада о прокуренном вагоне

— Как больно, милая, как странно,

Сроднясь в земле, сплетясь ветвями, —

Как больно, милая, как странно

Раздваиваться под пилой.

Не зарастет на сердце рана,

Прольется чистыми слезами,

Не зарастет на сердце рана —

Прольется пламенной смолой.

— Пока жива, с тобой я буду —

Душа и кровь нераздвоимы, —

Пока жива, с тобой я буду —

Любовь и смерть всегда вдвоем.

Ты понесешь с собой, любимый, —

Ты понесешь с собой повсюду,

Ты понесешь с собой повсюду

Родную землю, милый дом.

— Но если мне укрыться нечем

От жалости неисцелимой,

Но если мне укрыться нечем

От холода и темноты?

— За расставаньем будет встреча,

Не забывай меня, любимый,

За расставаньем будет встреча,

Вернемся оба — я и ты.

— Но если я безвестно кану —

Короткий свет луча дневного, —

Но если я безвестно кану

За звездный пояс, млечный дым?

— Я за тебя молиться стану,

Чтоб не забыл пути земного,

Я за тебя молиться стану,

Чтоб ты вернулся невредим.

Трясясь в прокуренном вагоне,

Он стал бездомным и смиренным,

Трясясь в прокуренном вагоне,

Он полуплакал, полуспал,

Когда состав на скользком склоне

Вдруг изогнулся страшным креном,

Когда состав на скользком склоне

От рельс колеса оторвал.

Нечеловеческая сила,

В одной давильне всех калеча,

Нечеловеческая сила

Земное сбросила с земли.

И никого не защитила

Вдали обещанная встреча,

И никого не защитила

Рука зовущая вдали.

С любимыми не расставайтесь,

С любимыми не расставайтесь,

С любимыми не расставайтесь,

Всей кровью прорастайте в них,-

И каждый раз навек прощайтесь!

И каждый раз навек прощайтесь!

И каждый раз навек прощайтесь!

Когда уходите на миг.

Александр Кочетков, 1932 г.

…Ушел на мороз бедный Ипполит, вернулся в Москву протрезвевший Женя Лукашин, а у нас остались на губах строчки: «Как больно, милая, как странно…»

Мы так срослись с этим фильмом, так переплелись наши жизни с жизнями героев, что даже бесконечные повторы «Иронии…» не мешают каждому из нас иметь в душе свою «Иронию…» — совершенно личную, единственную. В ней недоразумения, боль и чудеса нашей и только нашей жизни. Неразгаданные нами до сих пор повороты судьбы.

И когда мы уходим (а ведь всегда надо куда-то уходить), то стоим в дверях, медлим, говорим о пустяках («мобильник не забыл?»), а в комнате еще горит елка, и, оглядываясь на нее, мы понимаем, что не говорим главное. Но главное как всегда остается за кадром души. Оно звучит уже потом, когда мы идем сквозь метель: «С любимыми не расставайтесь… И каждый раз навек прощайтесь, когда уходите на миг…»

Какая-то пушкинская ясность есть в этих строчках, а звали поэта, как и Пушкина: Александр Сергеевич.

Александр Сергеевич Кочетков. Он родился 12 мая 1900 года. Окончив Лосиноостровскую гимназию в 1917 году, поступил на филфак МГУ.

Был мобилизован в Красную армию. Потом работал библиотекарем. В 1930-х годах стал профессиональным переводчиком. Переводил с французского, немецкого, испанского…

«Баллада о прокуренном вагоне» была написана Кочетковым в 1932 году при обстоятельствах, о которых жена поэта Нина Григорьевна рассказывала так: «Лето мы проводили в Ставрополе у моего отца. Осенью Александр Сергеевич уезжал раньше, я должна была приехать в Москву позднее. Билет был уже куплен — Ставропольская ветка до станции Кавказской, там на прямой поезд Сочи — Москва. Расставаться было трудно, и мы оттягивали, как могли. Накануне отъезда мы решили продать билет и хоть на три дня отсрочить отъезд… Нас спасла любовь».

Ушедший без них поезд потерпел крушение на станции Москва-товарная. Многие пассажиры погибли. Друзья, знавшие о приезде Кочеткова этим поездом, сочли его погибшим и были потрясены, когда он объявился в Москве через три дня.

Еще во время Великой Отечественной войны «Балладу о прокуренном вагоне» переписывали от руки и посылали в письмах. Стихотворение разошлось так широко благодаря корреспонденту газеты «Красный флот», участнику обороны Севастополя писателю Леониду Соловьеву (автору книги о Ходже Насреддине). Зимой 1942 года он познакомился в Ташкенте с Кочетковым, услышал от него «Балладу…» и переписал стихотворение в блокнот.

Но опубликована «Баллада…» была только в 1966 году, на 298-й странице альманаха «День поэзии», с кратким предисловием Льва Озерова.

…Когда Андрей Мягков и Валентина Талызина читают за кадром «Балладу…», Женя Лукашин идет к своему дому номер 25 по улице Строителей. Он идет сквозь метель, против ветра, мимо бетонного забора. А за забором — древняя церковь с чудом уцелевшими крестами на куполах. Недавно узнал: это храм Архангела Михаила в московском районе Тропарево.

По внешним меркам Кочетков был неудачник: как поэта его знали лишь близкие друзья. Первая книга лирики Александра Кочеткова вышла только в 1985 году, а умер он в 1953-м. И как удивительно, что последние его стихи — это стихи умиротворенного и даже счастливого человека. Читая их, кажется: автор получил несомненное уверение свыше о том, что его поэтическая судьба сотворена на небесах, сложится она и на земле…

Не верю я пророчествам,

Звучавшим мне не раз:

Что будет одиночеством

Мой горек смертный час.

Когда б очами смертными

Ни завладел тот сон, —

Друзьями неприметными

Я вечно окружен…

…Придет ли срок назначенный

В вечерней звонкой мгле, —

Журчаньем гнезд укачанный,

Приникну я к земле.

Коль будет ночь угрюмая —

Сверчку со мной не спать,

И я забудусь, думая,

Что день придет опять…

Пишите Дмитрию Шеварову: [email protected]

ПОБЕДЕ ПОСВЯЩАЕТСЯ… | ЗАКОНОДАТЕЛЬНОЕ СОБРАНИЕ НОВОСИБИРСКОЙ ОБЛАСТИ

Как помочь человеку с психическим заболеванием Принять лечение. Автор: Ксавьер Франсиско Амадор

Это выдающаяся книга, которая меняет жизнь, и ее должен прочитать каждый, у кого есть член семьи или друг с серьезным психическим заболеванием. Я люблю LEAP (Слушай, Сочувствуй, Партнер, Согласен) — его метод общения, который, по сути, представляет собой ненасильственное общение в сочетании с мотивационным интервью и когнитивной терапией депрессии, тренингом для родителей.
Мне нравятся отношения Ксавьера с Генри, его братом, страдающим шизофренией.
Я думаю, что доктор Амадор действительно одаренный человек, и я очень им восхищаюсь.
Хотя эта книга доступна и не трудна для чтения, мне потребовалось время. Я не спешил, потому что в то время читал другие книги, а в основном потому, что хотел сохранить то, о чем говорилось в книге.

Как врач, эта книга уже помогла мне с моими пациентами и поможет мне еще больше.
Это своеобразно; Несколько лет назад я на самом деле не думал, что мне нужен «Тренинг эмпатии», потому что я эмпат и уже чувствовал, что сочувствую до смехотворности! Хотя это, безусловно, правда, я эмпат, ВСЕМ нужно обучать тому, как общаться с людьми, семьей, клиентами, пациентами, с которыми у вас конфликт.
Когда у кого-то есть проблемы с ВАМИ — даже если у вас нет проблем с ними и вы уже на их стороне! — вам нужно знать, как реагировать, чтобы не УХУДИТЬ конфликт.
Я никогда не осознавал, сколько людей в моей жизни имели проблемы со мной, которых я считал супер крутыми, замечательными и замечательными людьми. Я думал, что мы терпимы к причудам друг друга и уважаем хорошие качества друг друга. Потом я узнал, что эти же люди ненавидят меня, и я потерял доверие. Мне жаль, что я не знал о NCV и LEAP, поскольку это помогло бы мне узнать, как реагировать.И мне жаль, что я тогда не знал, чему меня научила эта книга, что есть целая КУЧКА БОЛЬНЫХ людей, которые не знают, что они больны, и винят во всех своих проблемах всех остальных.

Конечно, я чуток и сострадателен, но ВСЕГДА есть место для улучшения моей техники работы с пациентами, используя правильные слова с ними и с другими людьми, которые мне небезразличны. Сочувствие приведет вас только до определенного предела — а это в том случае, если вы разочарованы чьим-то упрямством, отсутствием понимания или токсичным стилем общения — в этот момент вам нужно больше, чем сострадание, вам нужен пояс с инструментами Бэтмена Ксавьера.»Вам нужен этот Абордажный Крюк, чтобы преодолеть разрыв между вами и кем-то иррациональным поведением.

Мне нравится, когда я на днях получил сообщение от кого-то с просьбой об одолжении, человека, с которым я хотел подружиться, который никогда не делал этого. даже не побеспокоился о том, чтобы поддерживать со мной контакт, моя реакция была такой: «О, они не ЗНАЮТ, что они больны, они ничего не могут с этим поделать», вместо того, чтобы бросаться с осуждением или критикой или чувствовать себя плохо из-за этого (я все же сказал «Нет» одолжению — не потому, что я не хотел бы помогать этому человеку, но для этого потребовалось бы, чтобы я солгал, а я не приемлю ложь).

Супер супер ценная книга. Всем рекомендую. Поскольку мы ВСЕ знаем кого-то с психическим заболеванием, мы хотели бы помочь или поддержать его в борьбе.

Записки из больничных палат — Шлейф

ЗАПИСКИ ИЗ БОЛЬНЫХ

1.

Я часто задавался вопросом, почему стать медсестрой в любом человеке считается доказательством добродетели.
— Джулия Принсеп Стивен, ЗАПИСКИ ИЗ БОЛЬНЫХ, 1883

Кто действительно хочет быть опекуном?
Доброта к больным, призыв
к уходу на дому, как это описывала мать Вирджинии Вульф
— я не могла упасть дальше
в это место для самообеспечения.Вот где она оказалась
— когда она проскользнула позади
беспокойства, нужды и страха их
лиц в нужде. Она увидела, кто она там была.
Но я ненавидел отдавать то, что у меня почти не было.
Теряюсь в туннеле нужды,
по невесомой мешанине из подносов
чашки, пилюли, полотенца … Затем слушаю: чтобы прислушаться к
тихому голосу, визгу, стону,
приглушенному звуку заявления больного. Поскольку я был незавершенным,
я эффективно подделал.

2.

Помогая пациенту есть или пить, медсестра должна поддерживать голову рукой
и осторожно, но достаточно наклонять чашку или стакан.
— Джулия Принсеп Стивен, ЗАПИСКИ ИЗ БОЛЬНЫХ , 1883

Фальшивка на эффективность пришла рано,
молодой сам занялся четкими планами.
Девочка двенадцати лет, готовит для своей семьи
(дает рецепты друзьям матери!)
Президент шестого класса, все
, кроме математики и тренажерного зала.Какой ребенок холодный?
Эффективный. Туман моих родителей…
их мечты почти мечтали… их надежды сломались.
не в силах возлагать больше надежд, заставило меня искать
идеального внешнего, организованного, исполненного обещания.
Я не младенец! (Хотя был.) Или слабый .
(Кто не слаб? Больные.) Вы можете поставить
на меня, чтобы пройти ! Мой крепкий снаружи
как чашка крепкая, стакан толстый, внутри пустой.

3.

Обычные отношения между больным и здоровьем намного легче
и приятнее, чем между колодцем и колодцем.
— Джулия Принсеп Стивен, ЗАПИСКИ ИЗ БОЛЬНЫХ, 1883

Как толстая чашка, толстый стакан, пустой внутри,
теплая смесь ошибок и извинений
, которая делает человека человеком Я решил, что
никогда не может принадлежать мне — то, что наполнило бы
меня, было бдительностью, всегда нужно
будьте готовы к чрезвычайным ситуациям.
Счастливо занят и ничего не знает… ну,
это детство, где говорят Я люблю тебя .
Мы с тобой говорили это в детстве.
Уход не был частью нас. Мы просто были.
Потом мы выросли и потеряли друг друга. Когда
я снова нашел тебя, ты был болен. Будущее: blur—
молодоженов! Жена пережившего рак. Тогда,
, я не осознавал, что я инвалид.

4.

Признаемся (а болезнь — это великое исповедание), детская откровенность в болезни; вещи говорят, истины выпаливают…
–Вирджиния Вульф, БЫТЬ БОЛЬНЫМ, 1930

Как я мог узнать, что я инвалид?
То, что слишком быстрое взросление сделало детство
недействительным? Созревание ложно поднимает крышку
взрослой жизни так быстро.Детство не прячется.
Его ищут снова и снова. Когда он нашел
, как я нашел тебя — тебе было тринадцать, когда я
увидел, как ты подпрыгиваешь ногой под партой
в классе через холл, моя крошечная детка
, — тогда детство не умирает.
Ящик Пандоры? Ящик для игрушек. (Истинный рост повторяется.)
Вместе с открытием этой секретной двери
, чтобы обрести мир свежим, как яйцо малиновки,
пришла болезнь — проявившаяся на первой стадии любви.
Я удивлен, что больше не ненавижу тебя.

5.
Мясо необходимо нарезать кубиками, удалить весь жир и кожу и поместить в сосуд
с небольшим количеством соли и достаточным количеством воды, чтобы покрыть мясо. Эту банку
, у которой должна быть крышка или плотная ткань, обвязанная сверху, затем помещают в кастрюлю с водой на огонь
и оставляют тушиться. За три часа добывается чашка крепкого говяжьего чая.
— Джулия Принсеп Стивен, ЗАПИСКИ ИЗ БОЛЬНЫХ, 1883

Я удивлен, что больше не ненавидел свою сестру.
Родилась больна, недоношенная после войны,
она лежала в инкубаторе со стеклянной крышкой
, пока наша мать лежала дома, в постели.
Насколько хорошо я играл тихо
(разве стихи не играли тихо?)
рядом с ней или у изножья ее больничной койки.
У ее дверей с говяжьим бульоном появилась бабушка.
Джулия Принсеп Стивенс аплодирует говяжьему чаю.
Я никогда не был ближе к своей матери
, чем играл там, в возрасте трех лет, с нами тремя,
до того, как вопящий больной младенец ускользнул
под нашу кожу, как оспа, чтобы сделать прививку
против чистой любви.Теперь любовь и болезнь смешались.

6.

Поскольку все медсестры должны кое-что знать о кулинарии и быть готовы готовить еду для своего пациента, я начну с еды для инвалида. Медсестра, конечно же, должна увидеть все продукты , прежде чем они будут переданы ее пациенту.
— Джулия Принсеп Стивен, ЗАПИСКИ ИЗ БОЛЬНЫХ, 1883

Чистая любовь, чистое чувство, а не смешанные любовь и болезнь,
— это как чистый вкус — дети не смешивают
еды на тарелках, отделяя каждый вкус.
(Жаль, что взрослые тарелки не делятся.)
С чистотой измельченного и сваренного имбиря
Я ненавидел свою сестру. Такая ненависть прочистила ноздри
! Моя ненависть к вам сочетает в себе
соль-корицу ярости с колючками тимьяна
страха, лавровый лист настороженности,
и в 19:00 я люблю-ненавижу вас больше всего,
— точное время, которое я использовал, чтобы доставить
обед на вашем испытании на наркотики — время для тех жареных
гребаных пастернаков… это же нож для любви.
Воспитатель на самом деле мать.

7.

Может показаться трудным следовать этому совету, но это не так.
Жизнерадостность — это привычка…
— Джулия Принсеп Стивен, ЗАПИСКИ ИЗ БОЛЬНЫХ, 1883

Воспитатель на самом деле мать.
Как утомительно смешивать роли.
Разве я не мог быть просто любовником?
Это как тоска по разделенной на части тарелке…
«Если нужно накормить инвалида, мясо
нужно разрезать самым тщательным образом, тщательно наблюдая за вкусовыми качествами
пациента.Познакомьтесь с
Джулией Принсеп Стивен, Королевой терпения.
Я просто не могу отделить свое презрение от
моего восхищения — зачем восхищаться женщиной
, которая не считала, что женщины должны голосовать? Посвятить.
Ее преданность сделала воображаемые рвы
похожими на гребни на детской керамической тарелке.
Любовь была любовью, а ненависть была ненавистью.

8.

Среди множества мелких бедствий, преследующих болезнь, наибольшее из страданий
, которые она может причинить, хотя и наименьшие по размеру, — это крошки.Происхождение большинства вещей было решено, но происхождение крошек в постели никогда не привлекало достаточного внимания научного мира, хотя это проблема, которая мучила многих усталых больных.
— Джулия Принсеп Стивен, ЗАПИСКИ ИЗ БОЛЬНЫХ, 1883

Любовь была любовью, а ненависть была ненавистью к крошкам.
«Зловещее существование» «потока крошек»
, игнорируемое «научным миром», равно
для лица, осуществляющего уход, и пациента, по номиналу
с зудом, укусами, заусеницами и щепками, указывает на
раздражителей, которые направляют внимание
так что равнины болезни торнадо до точки.
Тем не менее, это просто вопрос листов
, которые нужно подметать, надувать и переворачивать — Джулия повторяет
, мокрые руки опекуна успокоят беспокойство
, которое создает пациент, вводя влажные пальцы
в трещины, пока не исчезнут все крошки.
Хорошо, теперь? Волнение превращается в зеленую лужайку.
Но вселенная узлов «не» все еще остается.

9.

Казалось бы, есть что-то в осознании того, что что-то
действительно готово к их облегчению, что дает отдых разуму…
— Джулия Принсеп Стивен, ЗАПИСКИ ИЗ Больных комнат, 1883

Крошки — маленькие негодяи — не умеют, плохо,
не счастливы, не спокойны, не будущее, не настоящее
, за исключением того, что нет и что есть, создают
неприятный потный беспорядок, аккуратно разделенный на семидневную коробку для дота.
Да, это разделение спасет дни.
Это я узнала от своего мужа:
момент за моментом внимание к часам
лекарств освобождает вас и заставляет жить как развлечение.
Удовольствие исходит от каждого
щелчка пластикового отсека дота, и зеленого
, и воды, и меха, и ветерка, и
веранд, и босых ног на скошенной траве,
каждого мягкого колючего шипа, не как крошки,
, а от нежной стимуляции нервных окончаний
, которые при бодрствовании означают продолжающееся действие.

10.

Чтобы смотреть прямо в глаза, понадобится отвага укротителя львов…

— Вирджиния Вулф, БЕЗ БОЛЕЗНИ, 1930 год

Если просыпаться означает продолжаться, то уход за
действительно является вопросом эффективности.
Выполнение заданий оставляет свободное воображение —
у вас есть свой день. «Это» не нуждается в подделке,
для «этого» — смерть, а забота — это
сознания Огромного. Любовь помещает в
часы, которые есть у человека, если крохи не мешают
делать вид, что Огромного нет.
(Если вы хотите превратить смерть в крошку,
просто попробуйте лечь с ней в кровать.)
Когда крошечный кусочек становится вселенной,
вытесняет вас. Тем не менее, у вас есть выбор:
Я, должно быть, понял это, когда был ребенком
, конструирующим вселенную дикого и мягкого.

11.

Учитывая, насколько распространена болезнь, насколько велика духовная перемена, которую она приносит.
… какие пропасти и лужайки, усыпанные весенними цветами, показывает небольшое повышение температуры
…
–Вирджиния Вулф, БЫЛ БОЛЕЕ, 1930

Создание вселенной дикой природы из мягкого
требует выбора, а расположение — это контроль.
Как я ненавижу тебя, когда ненавижу? Ты дитя!
(Это я или ты?) Я ненавижу тебя, пока не позвоню
той женщине, переходящей лужайку,
той, которая есть Я, которая не ушла,
только для тебя, но не предана.
Почему бы тебе не перезвонить ей в нашу кровать?
Или позовите ее к прямоугольнику на лужайке
и присоединитесь к ней в спорте, которым вы играли в детстве —
о, давайте будем плохими и сыграем в бадминтон
и дадим волану летать, пока он не осознает
, что играть в белых линиях — это весело,
секретное использование, отображенное в сетке.

12.

Эта иллюзия такой формы, что она перекликается с каждым стоном людей, так связанных между собой общими потребностями и страхами, что подергивание одного запястья дергает другое….
— Вирджиния Вульф, БЕЗ БЕЗОПАСНОСТИ, 1930 год

Тайная юриспруденция, нанесенная на карту в сетке
для старых боевых пехотинцев и воланов —
, давайте оставим эту битву. Эй, перетащи свой член
сюда! Не все время болезнь, малыш…

И когда я оставляю вас, чтобы сесть на самолет
и слышать, как бортпроводник инструктирует нас
надеть наши собственные кислородные маски в первую очередь,
я благодарен, что вся индустрия думает так же, как я.
Это позволяет мне выдерживать шокированные, грязные взгляды
онкологических медсестер, которые считают, что я должен быть
в больнице каждую минуту, ожидая
, пока я ждал, пока мой отец в машине
выпьет свой последний напиток в баре и возьмет
меня. дом.
Позвольте мне приехать и отвезти вас домой.

13.

Расстояния не кажутся одинаковыми тем, кто лежит наверху, и тем, кто находится в постели. Что может быть
очевидно безопасным для стоящего человека, выглядит опасно близко к тому, кто находится в постели; и медсестра
не должна спорить.
— Джулия Принсеп Стивен, ЗАПИСКИ ИЗ БОЛЬНЫХ, 1883

Позвольте мне приехать и отвезти вас домой. Anger
прикрывает террор, не так ли? Чей ужас?
Ваш в изоляторе? Или мой
, когда я одеваюсь, чтобы увидеть тебя? Это ошибка!
Теперь тебя нет. Но все тесты не приближаются к
к ответу. Вы поправляетесь — если слабее,
ваше лицо, как песочная картина, меняющая цвет,
не устойчивое, твердое лицо, а такое, которое подписывает
«незнание, непонимание».Ты был
в полный рост, когда тебя впустили, и
сейчас, без ходунков ты не можешь стоять,
, так что ты пробираешься в машину.
После двадцати пяти лет этого я не говорю
Я больше не могу этого терпеть. Люди
приспосабливаются ко всему. Любовь противостоит страху.

14.

Всегда иметь сочувствие, всегда сопровождать, всегда быть понятым
было бы невыносимо.
— Вирджиния Вульф, БЕЗ БЕЗОПАСНОСТИ, 1930 год

Любовь противостоит страху, и даже ненависть
испаряется.За три недели вы отказались от ходунка
. За восемь недель мы выиграли в парном разряде.
Через двенадцать недель проблемы с разложением тела
из-за неудачных испытаний лекарств кажутся миражом.
Я лучше буду вашим партнером в парном разряде, чем подпишусь на
на очередное лечение по болезни. Есть ли посттравматическое стрессовое расстройство у четырех лиц, осуществляющих уход, на стадии
? Я понял, дружище!
Дорогая, я скорблю. И
больше в долгу перед Вирджинией,
, которая знала, что мы обходимся без сочувствия, чем перед своей матерью. «Нелегко, — сказала Джулия,
, — даже с самыми лучшими намерениями, чтобы медсестра
оставалась совершенно спокойной.«Эй, еще не поздно
для истерического секса! Детство вновь захвачено. Вселенная
стихов — если против, если станет хуже.

15.

Искусству быть больным нелегко научиться, но многие из величайших людей
практикуют его в совершенстве. Самый тяжелый больной — отнюдь не худший пациент, и облегчение, даже если оно временное, таким пациентам, возможно, будет большим удовольствием
, чем при исполнении любых других обязанностей.
— Джулия Принсеп Стивен, ЗАПИСКИ ИЗ БОЛЬНЫХ, 1883

Однажды я подделал это эффективно,
как толстая чашка, толстый стакан, пустой внутри,
и так и не понял, что я инвалид
, сам удивляясь, так сильно ненавидя тебя.
(Я хотела чистой любви, а не смешанной любви и болезни.)
Воспитатель на самом деле мать.
Нет! Ненависть моей жены — это ненависть любви-ненависти
, которая создает вселенную «Я не хочу».
Тем не менее, я обнаружил, что развязывание узлов означало идти на
, чтобы построить эту вселенную из умеренного с диким,
— секретного использования, нанесенного на карту в сетке.
Позвольте мне сделать вас домом, мой самый большой страдальец.
Ко всему привыкли! Любовь противостоит страху.
Если станет хуже, я буду горевать, писать стихи, превращать
, доставляя вам облегчение, мое удовольствие наоборот: домашняя медсестра.

Молли Пикок — поэт, получивший широкую известность, а также биограф.Соавтор книги «Поэзия в движении на автобусах и метро Нью-Йорка» и инициатор « Лучшая канадская поэзия », она написала семь сборников стихов, последний из которых — «Аналитик» (WW Norton and Biblioasis, Канада) . Сотрудник Леона Леви, она является автором биографии Бумажный сад: миссис Делани начинает свою жизненную работу на 72 и сейчас работает над Цветочным дневником: Мэри Хистер Рид рисует, путешествует, выходит замуж и управляет тройкой .

За то, что заболели — увы! -Но не мной, Ибо я болен — увы!

Один из самых самобытных русских поэтов ХХ века, литературная реабилитация которого началась в 60-е годы прошлого века. Дисциплинированная поэзия Цветаевой выросла из ее собственной противоречивой личности и строго контролируемого использования языка. Среди ее бесчисленных тем была женская сексуальность и напряжение между личными эмоциями женщин и их публичными ролями.Она жила в ссылке в 1920-1930-х годах из-за своих политических взглядов. После возвращения в Советский Союз и остракизма со стороны литературного сообщества она покончила жизнь самоубийством в 1941 году …….

Мне нравится, что ву больну мне многои … (лучший перевод я думаю)

Мне нравится, что ты одержим, но не мной. Я рад, что твоя болезнь вызвана не мной.
Мне нравится, что я болею, но не по тебе. M Ine вызвано не вами.Я рад узнать
Что никогда не будет тяжелой вокруг Земли, тяжелая земля никогда не улетит
Унесет сама себя под нашими ногами. от нас, у нас под ногами, и так
Мне нравится, разрешено веселиться мы можем вместе расслабиться, а не смотреть
И расслабиться — и это не игра словами, нашими словами. Когда наши рукава соприкоснутся с
, Чтобы не покраснеть удушающей волной, мы не утонем в волнах поднимающихся румян.
Тронули рукавами друг друга, ты и я.

И мне все еще нравится, что ты можешь спокойно Я рад видеть, что ты теперь спокойно обнимаешься
Обними других в моем дорогом присутствии, другая девушка передо мной, без
Ты не предсказываешь, что я горю в аду любое желание причинить мне боль, как ты
Потому что я целую не тебя, а кого-то другого. не горю, если я поцелую кого-то другого.
Снова и снова мое нежное имя, мое нежное, я знаю, что ты никогда не используешь мое нежное имя,
Ты не упомянул день и ночь — напрасно… мой нежный дух днем ​​или ночью. И
Что никогда в церковной тишине навсегда никто в церковной тишине
Не пел бы над нами: halli -halleluya! w я пою над нами свои аллилуйи.

Спасибо тебе за это, от всего сердца и руки, Спасибо, что любишь меня вот так,
Ты любишь меня — и никогда не знаешь об этом! — так сильно, потому что вы чувствуете любовь, хотя вы этого не знаете.
За покой и покой позволил мне по ночам, Спасибо за ночи, которые я провел в тишине.
За редкость видеть вас на закате, Спасибо за прогулки под луной.
За то, что вы не гуляли вместе под луной, вы пощадили меня, и за те встречи на закате, которые не делятся друг с другом.
И за то, что солнце все время не над нами, Спасибо. Солнце никогда не благословит нашу голову.
За то, что вы больны — увы! -но не мной, Примите мою печальную благодарность за это: вы не вызываете
Ибо я болен — увы! — но не вами. моя болезнь.И я твою не вызываю.

стихотворение «Я не болен, но я нездоров», аспирин, тиленол, ибупрофен, кодин, прозак, снотворное, стихотворение Чикагской поэтессы Джанет Кайперс

Почему мы говорим «Я не болен», когда мы действительно больны?

Всеми любимое время года: сезон простуды и гриппа! В октябре мне послушно сделали прививку от гриппа, поэтому, когда несколько недель назад у меня начало щекотать горло, я отклонил это как мимолетное заболевание. Плохая идея: это превратилось в эпическую простуду, которая чуть не отключила меня. (Возможно, я также разделял эту простуду с некоторыми из самых близких и дорогих мне людей. Мне очень жаль, ребята. Серьезно.) Но судя по звукам кашля, сопения, чихания и хрипов вокруг меня — повсюду вокруг меня — Я не единственный, кто недавно переболел.

Все мы знаем основы этикета при простуде и гриппе: прикрывайте рот, когда кашляете или чихаете (пожалуйста, внутренней стороной рукава), часто мойте руки, не прикасайтесь к глазам и рту и сводите к минимуму контакт с другими людьми. Делиться своими микробами не одобряют, хотя это становится немного сложнее, когда вы находитесь в тесном контакте в метро, ​​автобусе или пригородных поездах. Ни для кого не секрет, что жители Нью-Йорка мастера перемещаться по тесным пространствам, но, столкнувшись с флегматичным соседом, мы внезапно осознаем , насколько мы на самом деле близки к .

Роль больного

Состояние болезни означает, что человек не может выполнять свои социальные роли и задачи. И в основном это нормально, потому что она не может просто решить выздороветь — болезнь не в ее силах, и понятно, что ей понадобится помощь. Эта идея известна как «роль больного», концепция, созданная социологом Талкоттом Парсонсом, которая сообщает нам, с какими типами поведения мы должны ассоциировать и ожидать от больных людей, а также как другие должны реагировать.

Когда человек принимает на себя роль больного, существует общее понимание, что этот человек освобождается от обычных социальных обязанностей и что освобождение варьируется в зависимости от степени заболевания: менее больные люди или менее выраженные больные. , предоставляются более короткие периоды освобождения, чем более тяжелобольные. Мало того, что больные освобождены от уплаты налогов, им также предоставляются особые привилегии в рамках своих сетей — люди заботятся о них . Однако есть условие для освобождения: больной должен предпринять необходимые шаги, чтобы поправиться:

Основное условие для временного освобождения больного человека от выполнения его или ее задач и ролевых обязанностей коренится в признании того, что болезнь является нежелательным положением вещей, и, поскольку это так нежелательно, больной обязан попробовать выздороветь.Чтобы выздороветь, больной должен сотрудничать с другими, потому что выздоровление невозможно только благодаря его усилиям. Таким образом, в то время как у больного есть возможность пользоваться временным, но законным освобождением от обычных задач и ролевых обязательств, у него или нее есть новая обязанность — попытаться выздороветь как можно скорее (1).

Обязательство постараться выздороветь как можно скорее отражает понимание требований к уходу, предъявляемых к тем, кто находится в нашей непосредственной сети, кто будет получать лекарства и обеспечивать компанию, сочувствие и поддержку, даже с риском возможного заражения в конце концов. .

Время — деньги

Болезнь не является изолированным событием — она ​​распространяется по сетям и социальным пространствам, которые занимает больной, и требует, чтобы и больной, и здоровый признали переживание. Это не означает, что в противном случае вы не можете заболеть — в конце концов, есть явные физиологические признаки болезни — но что с точки зрения изменения нашего места в наших сетях, должно быть соглашение между всеми сторонами. Признание жизненно важно для того, как разворачивается роль больного.Например, это становится основанием для использования больничного дня или просьбы и получения помощи, необходимой для выздоровления.

Однако, выполняя различные обязанности в нашей жизни, у нас мало времени для болезни или для других, когда это может помешать нашей продуктивности. Кроме того, экономические проблемы и проблемы с занятостью также означают, что люди могут чувствовать давление, чтобы идти на работу, когда они нездоровы или у них нет или мало свободного времени, чтобы провести день восстановления. В конце концов, время — дефицитный ресурс, и его использование необходимо оптимизировать, особенно время, за которое нам платят.Таким образом, мы проявляем нетерпение к краткосрочным заболеваниям, от которых, как мы знаем, мы обязаны вылечиться, а иногда и к тем, кто нездоров и может занять более длительный период времени, чем ожидалось. Короче говоря, больная роль стала заклятым положением в сети, потому что это дорого с точки зрения времени и, в конечном итоге, заработной платы. Роль больного может рассматриваться как признак слабости, необходимости в помощи в ущерб другим. Поэтому мы настаиваем на том, что мы не больны, когда нам нужно дистанцироваться от этого потенциально опасного ярлыка.

Лечебный фасад

Чтобы справиться с болезнью и попытаться сохранить видимость нормального состояния, мы лечим себя лекарствами, отпускаемыми без рецепта. Короче говоря, мы игнорируем или минимизируем наше участие в роли больного в качестве основного участника, опекуна или даже просто случайного наблюдателя. Мы также сообщаем, что болезнь менее серьезна, чем она может быть на самом деле, и требует меньше внимания, чем мы могли бы получить от тех, кто в нашей сети.

Лекарства становятся маской того, что мы действительно чувствуем, а также профилактическим средством от болезней.Хотя мы можем быть освобождены от социальных обязанностей в случае болезни, на самом деле это не обязательно вариант. Лекарства помогают нам продемонстрировать компетентность и сокращают обязанности по уходу ближайших к нам людей:

Лекарства предоставляют средство справиться с ситуацией, которая выходит из-под контроля, потому что они устраняют необходимость посвящать время болезням или лечебным действиям, или времени простоя, необходимого для плохого состояния здоровья. Лекарства стали предметом потребления, повышающим эффективность потребителя, и при этом пополнили ряды других продуктов для управления временем (2).

На вопрос «Вы что-нибудь принимаете?» может быть больше, чем просто вежливый вопрос. Это может служить подтверждением того, что больной действительно выполняет свое обязательство по скорейшему выздоровлению, и может избавить некоторых членов сети от необходимости уделять больше внимания и заботе. Утвердительный ответ снижает предполагаемую зависимость больного человека. Таким образом, занимаясь самолечением, мы контролируем роль больного и его потребности в уходе и внимании, а также сводим к минимуму нашу потребность в помощи, которая может быть связана со слабостью.

Еще продуктивно

«Я не болен» становится мантрой, отказом от удаления — даже временного — от нормального функционирования сети. Это утверждение принадлежности к культуре, которая всегда ценит продуктивность и производительность. И это поддерживается множеством лекарств, предназначенных для минимизации симптомов болезни. «Я не болен» может быть неправдой, но кажется важным убедить других в этом.

Управление уборкой снега действительно зависит от культуры того места, где вы живете.Комментарии на сайте «Антропология на практике» отключены, но вы всегда можете присоединиться к сообществу на Facebook. Давай, расскажи нам об этом.

–

Процитировано:

Сегалл А. (1976). Концепция роли больного: понимание поведения при болезни Журнал здоровья и социального поведения, 17 (2) DOI: 10.2307 / 2136342

Вукович Н. (1999). Быстрое облегчение: выиграть время с лекарствами. Ежеквартальный вестник медицинской антропологии, 13 (1), 51-68 PMID: 10322601

Волинский, Ф., & Волински, С. (1981). Ожидание легитимации роли больного и получение его Journal of Health and Social Behavior, 22 (3) DOI: 10.2307 / 2136518

Примечания:

1. Волинский и Волинский (1981): 230. | 2. Вукович (1999): 62.

–

Кредит изображения: Уильям Броули

Душевное веселье писем Джона Берримана

Поэт Джон Берриман родился в 1914 году в Макалестере, штат Оклахома.Он получил образование в Колумбии, а затем в Англии, где он учился в Кембридже, встретил У. Х. Одена и Дилана Томаса и закурил для У. Б. Йейтса. Все трое оставили след в ранних работах Берримена. В 1938 году он вернулся в Нью-Йорк и начал множество преподавательских должностей в колледжах по всей стране, начиная с государственного университета Уэйна и заканчивая работой в Гарварде, Принстоне, Цинциннати, Беркли, Брауне и других областях, где он мог чувствовать себя. неурегулированный. История его здоровья, физического и психического, была не менее прерывистой и скачкообразной, и алкоголь, который питает слабость к поэтам, нашел для него легкую цель.В том же духе его романтическая жизнь была стремительной, неудержимой и отчаянной, настолько, что она лишила его любого прочного притязания на романтику. Трижды был женат, у него родились сын и две дочери. Он умер в 1972 году, прыгнув с моста Вашингтон-авеню в Миннеаполисе. К ужасающему удовольствию потомков, его падение засвидетельствовал некто по имени Арт Хитман.

Берриман бы посмеялся над этим. В жизни, наполненной потерями, единственное, что никогда не подводило его, не считая его неизлечимого и лишенного воска уха для английских стихов, было его чувство юмора.Первое, что я услышал о Берримане, было это:

Жизнь, друзья, скучна. Нельзя так говорить.
В конце концов, небо вспыхивает, великое море тоскует,
мы сами вспыхиваем и тоскуем,
и более того, моя мать говорила мне, когда я был мальчиком
(многократно) ‘Когда-либо признаваться, что тебе скучно
означает, что у тебя нет

Внутренний Ресурсы ». Теперь я прихожу к выводу, что у меня нет
внутренних ресурсов, потому что мне очень скучно.
Народы утомляют меня,
мне утомляют литература, особенно великая литература,
Генрих утомляет меня своими бедствиями и трудностями,
так же ужасен, как ахилл,

, который любит людей и доблестное искусство, которое меня утомляет.
И безмятежные холмы, & gin, выглядят как бродяга
, и каким-то образом собака
унесла себя и свой хвост значительно прочь
в горы, море или небо, оставив
позади: меня, вилять.

«Вилять» означает остроумный парень, или «вилять» означает, что он не более полезен, чем задняя часть дворняги? Кто вообще такой Генри? Кроме того, кто бы ни говорил, почему он обращается к нам как к «друзьям», как если бы он был Марком Антонием, а мы были римской мафией, и почему он не может даже почтить Ахилла — героя «Илиады», краеугольного камня «великого». литература »- с большой буквы? Вы должны хорошо знать такую ​​литературу, прежде чем заработаете право утверждать, что она вас утомляет.Мало кто знал это лучше, чем Берриман, и не нес бремя серьезного чтения с более безжалостной радостью. Как он однажды сказал: «Когда нужно было выбирать между покупкой книги и бутерброда, как это часто бывает, я всегда выбирал книгу».

«Жизнь, друзья» — четырнадцатое место в «Песнях мечты», великолепном предприятии, которое поглощало энергию Берримена во второй половине его карьеры и на котором в значительной степени зиждется его репутация. Его труды над песнями начались в 1955 году и привели к созданию «77 песен мечты», которые были опубликованы в 1964 году и принесли ему Пулитцеровскую премию.В песнях, которые он считал одним длинным стихотворением, он представлен или ненадежно олицетворен фигурой по имени Генри, который проходит «весь унизительный человеческий круг» от его имени. Как объяснил Берриман, «Генри, очевидно, и есть я, и не я. Мы соприкасаемся в определенных точках ». В 1968 году вышли еще триста восемь песен под названием «Его игрушка, его мечта, его покой». (Зловещая фраза, которая охватывает семь возрастов человека, как это описано в «Как вам это понравится», и сокращает их до трех.) Через два дня после публикации адвокат Гарварда, , спросил его о его профессии. «Быть ​​поэтом — это забавный вид джаза. Это ничего вам не даст, — сказал он. «Это просто то, что вы, , делаете, «.

Там было много всего этого джаза. Берриман отказался от дистилляций Элиота ради изобилия Уитмена; Песни снов, бесконечно качаясь и катясь, несутся волнами вперед. Отложите их в сторону, и у вас останутся другие тома стихов Берримана, в том числе «Обездоленные» (1948), «Посвящение госпоже Брэдстрит» (1956) и «Любовь и слава» (1970).Вместе они занимают почти триста страниц. Если вас пугает величина, есть более тонкие подборки — одна из Библиотеки Америки, отредактированная Кевином Янгом, поэтическим редактором этого журнала, и другая, «Сердце странно», составленная Дэниелом Свифтом, чтобы отметить столетие, в 2014 г. рождения поэта. И не забывайте авторитетную биографию 1982 года Джона Хаффендена, который также составил посмертный сборник «Судьба Генри и другие стихи» в 1977 году, а также «Шекспир Берримена» (1999), фальстафский банкет его научных работ. на Барде.Некоторые критические работы Берримана бесценно сгруппированы в «Свобода поэта» (1976). Короче говоря, вам нужно место на полках и ясная голова, если вы хотите присоединиться к ягодным маньякам. Действовать с осторожностью; мы можем быть капризными.

В последнее время звезда Берримена угасла. Во-первых, его свечение никогда не было равномерным, но оно заметно потускнело из-за таких строк:

Настало время, когда все еноты теряют хватку,
, но неужели он пришел? Ладно, девчонка.

«Песни снов» — это шумиха, и некоторые из них произносятся черным лицом, или, если быть точным, тем, что можно назвать черным голосом. Он имеет дело с бесстрастным менестрелем, дополненным карикатурой на словесные тики, слишком многозначительно переписанной: «А теперь , вы, , преувеличиваете, Сах. Нам нужно умереть ». Сказать, что Берриман транслировал предрассудки своей эпохи, вряд ли оправдает его; в любом случае он, кажется, вызывает в сознательном анахронизме почти исчезнувшую эпоху водевиля.Кевин Янг, который является Блэком, предваряет свой выбор стихов Берримана, утверждая: «Большая часть силы The Dream Songs проистекает из использования в нем расы и черного лица для выражения (белого) самоубийства». Некоторые читатели разделят щедрое пытливое отношение Янга; другие отклонятся от Берримана и никогда не вернутся.

Для всех, кто хочет остаться, есть новая книга. «Избранные письма Джона Берримена» весит более семисот страниц. Его отредактировали Филип Коулман и Калиста МакРэй, и он опубликовал в Belknap Press в Гарварде — самоотверженное предприятие, учитывая, что Берриман высмеивает Гарвард как «убежище для скучных и глупых», в котором «мои студенты демонстрируют некую форму неграмотности. урбанизм, который скоро станет очень удручающим.(Не то чтобы другие колледжи ускользали от его насмешек. Беркли можно охарактеризовать как «Рай с сибирской язвой».) Самое раннее письмо, датированное сентябрем 1925 года, от школьника Берримана к его родителям и заканчивается словами: «Я слишком сильно тебя люблю. говорить о.» Последнее письмо 1971 года, напечатанное здесь, показывает приятную симметрию, на которой Берриман радуется своему отцовству. Он говорит другу: «В июне у нас родился ребенок, Сара Ребекка, красавица».

А что между ними? Более или менее ожидаемая полифония, если вы предварительно настроились на Berryman.«Бодрость и усталость, уверенность и отчаяние, элегантность и резкость, яркость и сухость». Такую смесь, говорит он, он находит в поэзии Джерарда Мэнли Хопкинса, и вы можете почувствовать, как Берриман с такой же свободой перескакивает от одного тона к другому. «Книги, которые у меня есть, мне нужно совокупление», — пишет он из Кембриджа в возрасте двадцати двух лет, тем самым создавая опасный припев на всю жизнь. Когда два года спустя он сообщает, что «на меня напало возбужденное одиночество, которое все еще со мной и из-за которого до сих пор было написано пятнадцать стихов», — это глухарь или хвастовство? Есть тревожные прощальные слова: «Медсестра ж.еще один выстрел. не больше сейчас »или:« Может, мне лучше пойти за бутылкой виски; может, мне лучше не делать этого ». Есть письма к Эзре Паунду, одно из которых, отправленное с «атлантическим уважением и любовью», объявляет: «Мы хотим новой формы смелости», что является очень паундистским требованием. И в афористике есть хитрые небольшие отклонения: «Писателей надо слышать, а не видеть»; «Все современные писатели сначала усложняются, а потом становятся хорошими» — или в обходительной резкости восемнадцатого века. Стихи могут быть полезны, когда вы хотите выразить недовольство: «Мой дорогой сэр, вы явно либо дурак, либо негодяй.Добрее думать, что ты дурак; и я так делаю ». Это письмо лучше всего брать с нюхательным табаком.

Я недостаточно болен, чтобы получить помощь при расстройстве пищевого поведения

Решиться на помощь при расстройстве пищевого поведения может быть очень сложно. Восстановление просто сложно. Требуются терпение, жестокая честность и желание делать более тяжелые дела изо дня в день. Если этого было недостаточно, также необходима способность заткнуть этот ворчащий критический голос, который пытается убедить вас, что вы , просто недостаточно больны , чтобы получить помощь.

Это была одна из самых больших лжи, на которую я попался во время моего собственного расстройства пищевого поведения. И в результате это продлило мои страдания на несколько лет.

В настоящее время, будучи терапевтом, я часто слышу, как мои клиенты говорят, что страх остаться недостаточно больным был одним из самых больших препятствий для более раннего обращения за лечением.

По правде говоря, отсутствие чувства «достаточно больной» или «достаточной» помощи на самом деле является классическим симптомом сильного расстройства пищевого поведения .

Это свидетельство стремления расстройства пищевого поведения к власти над вашей жизнью.И что вы заслуживаете и нуждаетесь в помощи при расстройстве пищевого поведения.

Иногда эти обреченные на провал мысли — удобный предлог, чтобы остаться больным. Одна из самых сложных частей выздоровления от расстройства пищевого поведения — это столкновение с той частью вас, которая хочет сохранить ваше поведение. Есть вполне реальные и веские причины, по которым мы делаем то, что делаем. В мире терапии мы называем это «вторичными достижениями». Расстройство пищевого поведения может защитить вас от рисков близости. Возможно, это позволяет вам спрятаться от проблем взрослой жизни, или, может быть, это кажется безопасным способом выразить годы скрытого гнева и боли.Эти вещи необходимо учитывать во время выздоровления.

Вы, возможно, читаете это сейчас и думаете: «А что, если я не единственный, кто думает, что я недостаточно болен?» чтобы получить помощь при моем расстройстве пищевого поведения?

Понятно. Я помню, как однажды признался другу, что подумываю о лечении в стационаре. Она спросила: «Это действительно необходимо? Вы уверены, что вам нужно что-то настолько экстремальное? »

Мальчик, о, мальчик. Мое расстройство пищевого поведения пережило период расцвета с ее реакцией. Видите? Никто не думает, что вам нужна помощь.Ты слишком толстый, чтобы на самом деле возникла проблема. Есть люди намного хуже тебя, которым нужны эти кровати.

К сожалению, потрясенные, ошеломленные близкие могут непреднамеренно увековечить миф «недостаточно больны». В подобных случаях так важно помнить, что друзья и члены семьи часто реагируют из-за неверия, страха и глубокого чувства беспомощности.

Итак, что вы делаете?

Что ж, как вы, возможно, знаете, одна из самых важных частей выздоровления — это научиться бороться с нездоровыми искаженными мыслями.Расстройства пищевого поведения будут пытаться найти рациональные объяснения из чего угодно, и у них это хорошо получается. Итак, у вас в рукаве должен быть собственный арсенал тактик.

Подумайте о следующем, когда в следующий раз ваше расстройство пищевого поведения попытается увести вас от ухода, который может в конечном итоге спасти вашу жизнь.

1. Визуализируйте того, кто вам дорог. Что, если бы они боролись с расстройством пищевого поведения и сказали вам, что , а — недостаточно больны для лечения? Как бы вы ответили? Думаю, вы ответите с беспокойством и состраданием.Это может быть трудно услышать, но думать, что вы являетесь исключением, является эгоистичным и просто ложным.
2. Подумайте, что было раньше: «Я недостаточно болен». Если у вас возникла эта мысль, значит, вы также думаете: «Может, мне нужно лечение». Что мотивирует последнего? Лечение — это не весело, поэтому очевидно, что есть что-то важное, что побуждает вас даже задуматься о помощи.